Я стала присматриваться к спортгруппе, еще не решив толком, буду ходить или нет.

Их было человек сорок парней и девушек моего возраста или чуть моложе. В более мелкие группы они сбивались по симпатиям, а сколько народу было в самой партии, я так никогда и не узнала, но тоже не густо, хотя в других городах и даже других странах были свои филиалы и отделения. В Париже все вместе со спортгруппой составляло человек сто пятьдесят.

Считалось, что спортивная молодежь должна подрасти, поумнеть и впоследствии вступить в партию под странным лозунгом «Царь и Советы!» А пока она росла и умнела, ей вменялось в обязанность являться на собрания. Девушкам — в белых блузках и синих юбках, парням — в белых рубашках и черных брюках. Ребята с серьезными и озабоченными лицами выстраивались в почетный караул по обе стороны от «стоячего» младоросса. Так называли парня за постоянную обязанность вносить и держать трехцветный российский флаг.

Появлялся Глава партии Александр Казем-Бек [33] . Парни вытягивали вперед правые руки и дружно рявкали:

— Глава! Глава! Глава!

На этом партийные функции спортгруппы заканчивались, ее оставляли в покое до следующего собрания. Отбыв повинность и, дождавшись окончания официальной части, спортгруппа в мгновение ока растаскивала по стенам зала стулья, освобождала середину. И… начинались танцы до упаду.

Я купила темно-синюю юбку (белая блузка у меня была) и пришла на собрание. Маша, как обещала, уселась рядом и стала шептать на ухо:

— Вон, справа сидит, видишь?

— Такой некрасивый?

Маша смерила меня презрительным взглядом:

— Много ты понимаешь — некрасивый! Зато умный. Он главный теоретик партии. Крупинский! А рядом с ним двое. Муж и жена. Шершневы. Он — Василий, а ее, кажется, зовут Ириной.

Василий Шершнев был крупный мужчина лет тридцати пяти, с удивительно добрым русским лицом. Жена его, небольшого роста, худенькая, пышноволосая, озабоченно листала какую-то брошюру.

Сказал бы мне кто-нибудь в тот момент, что со временем Вася Шершнев станет крестным отцом моей дочери, что во время войны мы с мужем будем прятаться у них от немцев… И разве могла Маша, моя милая, хорошенькая Маша, стреляющая черными глазками по всему залу… разве могла она предположить, что, показывая украдкой на сидящего рядом с Шершневыми худощавого человека с подвижным и как бы постоянно готовым к иронической улыбке лицом, показывает мне моего мужа, моего Сережу, Сергея Николаевича Уланова?

Тогда я мельком глянула, подумала, что, наверное, Уланов этот очень умный, и сразу отвлеклась. По узкому проходу между рядами шли двое.

— Путятины. Князь и княгиня.

— Послушай, они старые.

— Эти — да. А вон — Куракины. Молодые.

Я не успела рассмотреть княгиню Куракину, Маша дернула за рукав.

— Вон еще примечательная личность — Красинский. Тот самый, сын Кшесинской и Великого князя Андрея Владимировича.

Я с интересом посмотрела на этого ничем не примечательного парня. Маша стала его хвалить:

— Абсолютно свой в доску, не столько в партии, сколько с нами крутится, с нами веселей. И вообще человек симпатичный… А вон в углу — Осоргин и Павлов. Самые молодые младороссы.

— Хорошенькие молодые! Им под тридцать обоим.

— Ничего, и мы подрастем, вступим в партию…

— Merci bien [34] . Я пока повременю.

— А вон, гляди, узнаешь?

Из середины зала весело кивал муж Нины, Славик Понаровский. Я помахала в ответ, донельзя удивленная его присутствием здесь. Маша продолжала шептать:

— Эти — наши. Панкрат, Денис Давыдов.

Я насторожилась, услыхав такое известное имя.

— Он имеет отношение к поэту-гусару?

— Самое непосредственное. Праправнук.

Я стала разглядывать Дениса Давыдова. Небольшого роста, изящный, гладко зачесанные назад черные волосы и чуть навыкат цыганские глаза.

Прошел мимо нас совсем молоденький мальчик — Кирилл Радищев. Почти рядом уселся граф Капнист. Лицо приятное, лоб высокий, с ранними залысинами. Он был неловок, застенчив и какой-то неухоженный, в мешковатом, растянутом у ворота свитере. Маша совсем пригнулась к спинке переднего стула, чтобы не было слышно:

— Работает сторожем и пишет научную книгу. Совершенно одинок. Ни родителей, ни родственников, ни жены. Сорбонну закончил.

Я не успела, как следует разглядеть Капниста — Маша показывала неброскую скромную женщину, жену самого Казем-Бека. Я была разочарована. У Главы, как мне казалось, должна была быть более эффектная жена. Сам-то он был представительный мужчина, речь его (я потом много раз слышала), горячая, убедительная, как река лилась.

Я люблю, когда люди красиво и складно говорят. Казем-Бек красиво и складно призывал не отворачиваться от происходящего в России. Все важно кивали головами. Все соглашались. Пусть будут Советы, раз уж так получилось и историю вспять не повернуть. Но пусть будет и царь. Привычный монарх, император. Россия без монархии не может существовать.

Не в тот раз, а на особо торжественных собраниях появлялся и предполагаемый император, Кирилл Владимирович, [35] с сыном-наследником и дочерью Кирой.

В первый день всех, кого показала Маша, я запомнить не смогла. Особо выделялась немецкая фамилия. Андрей Гауф.

— Никому не скажешь? — шепнула Маша.

— Никому.

— Я в него влюблена.

Я стала внимательно разглядывать русского с немецкой фамилией. Белокурый атлет, смиренно положив на колени могучие руки, послушно, в умилении каком-то, слушал громовую речь Главы.