Возле Марины, то присаживаясь на скамейку, то забегая ей за спину, крутился мальчик лет десяти. Он восхищенно поглядывал на свою стоящую рядом маму и прижимал палец к губам, когда она тихо говорила:

— Пойдем, наконец, Жак, не надо мешать девочкам.

Марина нарочно не замечала его, а когда закончила, вырвала лист и протянула мальчишке. У того округлились глаза:

— Это мне?

Марина кивнула. Мать увела его. И долго оглядывался этот мальчик, пока не затерялся в толпе. Марина вздохнула.

— А знаешь, я дома почти не рисую.

— Не разрешают?

— Сама не хочу. При ней.

Ясно, при ком.

— Значит, она тебя все-таки не любит? — с противной надеждой в голосе спросила я.

Марина снова нацелилась карандашом на белый лист.

— У нее никогда не было детей, и она мною даже гордится. Она меня всем показывает — смотрите, какая у меня взрослая дочь! Но мы — и я, и папа — должны делать все, как она хочет.

— И чего же она хочет? — небрежно спросила я и посмотрела вдаль, в перспективу зеленой аллеи.

Марина вдруг густо зачернила начатый рисунок, спрятала альбом и карандаш в сумку, руки положила поверх сумки.

— Она хочет, чтобы я перестала думать о глупостях и села учиться шить. Тогда у меня будет заработок и верный кусок хлеба.

— А ты?

— Молчу.

Я положила руку на ее плечо.

— Скажи, — начала я жалобно, — а что она говорит про нас с Борей?

Марина внимательно на меня посмотрела:

— Ты за этим меня позвала?

— Да, — с трудом ответила я и опустила голову.

Марина вздохнула и предложила пойти в арабский павильон. Встала. Но я не двинулась с места. Тогда она снова уселась.

— Ай, да ничего особенного она не говорит. Она боится, что Боря испортит тебе жизнь. Вот и все. Она жалеет тебя. И, как мне кажется, искренне, — Марина заныла, как маленькая, — Наташка, не ходи замуж. Ты же совсем молоденькая.

И вдруг всплакнула.

— Вот и ты туда же, — достала я из сумки платок, — а ты бы на минуту подумала, лучше мне, что ли, дома живется?

Сказала и прикусила язык. В первый раз у меня такое вырвалось. И в мыслях не было, будто я за Борю выхожу — лишь бы из дому уйти.

Марина вынула из моих рук платок и вытерла слезы.

— Пойдем, — тихо сказала она, — а про Валентину Валерьяновну выбрось из головы. Она не такая плохая, как тебе кажется.

Мы отправились в арабский павильон. Там была выставка великолепных ковров.

Народу было немного. Мы походили среди экспонатов и вдруг заблудились в переходах. Ткнулись туда-сюда — кругом ковры и приглушенная, настороженная тишина. На наше счастье, словно из стены вышел гид. Араб. Сладко улыбается, зовет:

— Сюда, мадмуазель, сюда! Пожалуйста, выход там.

Мы отправились за ним в надежде увидеть новый зал, но попали в тупик. Он подвел нас, несколько настороженных, ближе, и открыл незаметную дверцу. Мы очутились в глухой комнатенке, без окон, где, поджав ноги, возле низкого столика сидели двое арабов. Увидали нас, заулыбались, замахали руками, приглашая, а гид стал настойчиво на меня напирать.

Нас охватил страх. Толкнула я этого медоточивого гида, так, что он от неожиданности отлетел в сторону, цапнула Маринку за руку и давай бог ноги обратно. В ближнем зале, на наше счастье, оказались люди. Мы спросили дорогу и выбрались из лабиринта на волю.

Не зря по Парижу ходили слухи про торговлю живым товаром. А что? Скрутили бы, завезли в чужие края, продали в публичный дом — и поминай, как звали. Выставка вдруг померкла, потеряла прелесть. Да и день клонился к вечеру. Мы отправились домой.

— Дурная какая-то жизнь, — сказала на прощанье Марина. — Может, и вправду, бросить все, научиться шить… И ты не слушай нас никого. Решила — выходи замуж. Что нам еще остается!

Мне стало легко. Я в обе щеки расцеловала Марину, и мы разошлись.

У нас с Борей давно было решено: весну я дорабатываю у Одинцовой, летом в последний раз еду в лагерь, а в сентябре, сразу после возвращения, — свадьба. Боря за это время должен найти небольшую квартиру. И чтобы неподалеку от мамы.

Мой последний девичий лагерь на берегу небольшого залива. Среди молодых сосен, на прогретом песке поставлены палатки. В них расселилось около полусотни девочек с Монпарнаса. Свой временный домик мы разбили особняком, и остальные стали нас называть палаткой невест. Половина нашего кружка этой осенью выходила замуж.