Однажды Франсин заболела. Все по очереди бегали ее навещать, и вот она мне пожаловалась:

— Что это они, Наташа, все звонят и звонят!

Я не поняла, о чем она, но как раз в передней раздался звонок, Фросенька сморщилась, прижала ладошки к замотанным ушам.

— Вот, опять.

Это позвонила очередная клиентка. Когда Татьяна освободилась, я передала просьбу Франсин. Татьяна хлопнула себя по лбу:

— Несчастный ребенок! У девки воспаление среднего уха, а этот идиотский звонок гремит, как вечевой колокол. Тыщу раз говорила — его надо сменить!

Мы вынесли в прихожую стул, и Татьяна полезла отвинчивать крышку звонка. Та не отвинчивалась. Стоя внизу, я посоветовала натолкать туда ваты. Татьяна стала по клочкам запихивать принесенную вату, заглядывать сбоку, а меня гонять наружу давать пробные звонки.

— Громко! Громко! — кричала она еще громче, — Черт, даст мне кто-нибудь в этом доме отвертку или нет?

Няня Стефа заглядывала в прихожую, открещивалась от черта, но отвертку не давала.

— Током стукнет.

— Током, током, — ворчала Татьяна, решительно забивая вату в чашку, — делать больше этому току нечего — меня стукать!

На почве Фросиной болезни произошел у Татьяны великий раскол с князем Печерским. Явился он звать ее на какой-то бал-карнавал. Татьяна отказалась, мол, дочь больна.

— Подумаешь, больна! С нею Стефа останется.

Татьяна рассвирепела и велела князю больше на глаза ей не показываться. Потом все же простила. Печерский стал снова появляться на вечерах, но особой симпатии к нему уже не было.

Новое десятилетие. — Луна-парк. — Оленька Протасова. — Ухожу от Бори. — Два выстрела. — Страх

В начале тридцатых годов погасли последние искры надежды на возвращение в Россию — Франция признала Советский Союз. И не только Франция. Со всеми надеждами на контрреволюционный переворот было раз и навсегда покончено. Да и обвыклись мы в зарубежье. Встречались по воскресеньям у тети Ляли; Саша и дядя Костя звали Петю, усаживались за стол и часами резались в белот.

— Пас!

— Тьерз!

— Плакал твой тьерз — каре!

У дядечки и Валентины Валерьяновны родился сынок Кирюша. Мама несколько недель провела в «санатории», куда ее устроила тетя Ляля. Вернулась худая, постаревшая, с коротко остриженными волосами.

Петя закончил колледж, сдал на бакалавра, научился водить автомобиль и развозил на нем по поручениям какой-то фирмы образцы товаров — рулоны соломки для летних шляп и сами шляпы. Некая общность профессий нас потешала. При встрече мы начинали смеяться, и Петя неизменно спрашивал:

— Как твои шляпы?

— А твои? — парировала я.

С Борей то ссорились, то мирились. Оба работали. Он уже не возражал против моего заработка. Жизнь подорожала, мы с трудом сводили концы с концами, хотя изредка позволяли себе сходить куда-нибудь развлечься. Но если и ходили, то, во избежание всяких недоразумений, я обязательно приглашала кого-нибудь из девчат — Марину или Татку.

Выдался однажды хороший, чуть затуманенный денек. Я позвонила Татке и сказала, что мы с Борей решили сводить ее в луна-парк. Татка заверещала от радости, через полчаса приехала в отель, мы собрались уже выходить, но в последнюю минуту с нами увязался длинный Авдеев. Отказать ему было неудобно, да он и не мог испортить общего приподнятого весеннего настроения. Авдеев попросил пять минут подождать, сбегал к себе и вернулся, одетый в новую клетчатую пару, в шляпу-канотье и с тросточкой. Татка с минуту разглядывала его, склонив голову к плечу, потом отвела меня в сторону.

— Он, что, ненормальный?

Я расхохоталась, и мы вчетвером отправились в луна-парк.

С самого начала стало очень весело. У входа разгуливал зазывала. Уж на что Боря был высокого роста, но рядом с этим оказался форменным пигмеем. В парке глаза разбегались, сколько там было всяких горок, балаганчиков, каруселей-качелей, лотков со сластями.

Я не любительница крутиться вокруг столба на веревке, зато Татка развлекалась от души. Мы объедались разной сладкой чепухой, засахаренными орешками.

Задрав головы, следили за Таткой. Она взлетала в небеса в закрытой белой капсуле, закрепленной на длинных членистых лапах. Лапы распрямлялись и балансировали наверху, и вдруг резко складывались и летели со всего маху вниз. Пассажиры вопили от ужаса на весь парк, а длинный Авдеев подпрыгивал возле меня и махал Татке сорванной с головы шляпой-канотье.

Мы катались на сталкивающихся с грохотом и искрами автомобильчиках, забрасывали белые шары в распахнутую пасть механического бегемота, и уже совсем невмоготу стало нам в комнате кривых зеркал. Отражения то вытягивали клетчатого Авдеева в сосиску, то укорачивали его вдвое.