— Не могу. Не помню.

— Сегодня десять лет нашей свадьбы, — мягко улыбнулся Сергей Николаевич и протянул через стол руку.

Наталья Александровна коснулась его ладони и долго сидела молча, растроганная, с глазами, полными слез. Потом все же пришлось нарушить тишину, подняться, убрать со стола. Сергей Николаевич пробежал глазами купленную утром «Правду», шумно сложил ее и со словами «ничего интересного» перебросил газету на край стола.

— Знаешь, — сказала из-за перегородки Наталья Александровна, — мне очень жаль, что Ника забыла французский язык.

Сергей Николаевич промолчал. Он скучал без дочери, разговоры о ней приводили его в грустное настроение, хотя внешне это никак не проявлялось.

— Я все хочу спросить тебя, — без всякой связи с французским языком Ники заговорил он, — ты собираешься еще раз писать в Париж?

Первое письмо, по-видимому, тетя Ляля не получила.

Он достал из кармана пачку «Беломор-канала», принял из рук жены маленькую фарфоровую пепельницу с голубым цветком в середине и закурил, стараясь направить дым в открытую форточку, в сторону заглянувшей в нее луны.

— Я уже написала и отправила, — прошептала Наталья Александровна.

— Зря, — он проводил взглядом колечко дыма.

Наталья Александровна села рядом с ним, сложила на коленях руки.

— Ты не хочешь, чтобы я переписывалась с теткой?

— Я боюсь, — Сергей Николаевич стал внимательно разглядывать кончик папиросы, — понимаешь, боюсь. И у них, и у нас могут быть неприятности.

— У них-то, откуда неприятности?

— Черт их знает, французов, что им может взбрести в голову. Уж если они выслали в Советский Союз известнейших в эмиграции людей, то, что говорить о простых смертных!

Сергей Николаевич знал о высылке группы эмигрантов из публикации в «Известиях». Это была нота Советского правительства против репрессий, проводимых французами в отношении советских граждан во Франции [5] .

— Но у Ляли нет советского паспорта, а у тех были. И Петя давно натурализовался, и Тата.

Спорить с Натальей Александровной было бесполезно, как бесполезно упрекать за «исторические романы», как он называл ее воспоминания, записываемые в сиреневую тетрадь.

Всякий раз, как заходил разговор на эту тему, Наталья Александровна возмущалась. Во-первых, в ее тетрадях нет никакой крамолы, во-вторых, она никому не собирается их показывать. Сергей Николаевич начинал бить себя ладонью по лбу и понижать голос до шепота.

— Ты еще напиши, как дядя Костя служил у Деникина.

— Положим, я понятия не имею, как он там у него служил, и писать об этом не собираюсь.

— Ага, значит, ум есть, мозги варят, — бормотал под нос Сергей Николаевич.

А Наталья Александровна хмурила брови, пыталась вспомнить, писала она про службу дяди Кости у Деникина или не писала. И она всякий раз клятвенно обещала вспоминать только забавные истории, и прятать тетрадку на самое дно красного чемодана.

В тот вечер десятилетнего юбилея они засиделись допоздна. Наталья Александровна достала черновик письма к тете Ляле, и Сергей Николаевич неопределенно хмыкал, читая о том, как хорошо они живут в чудном городе Брянске, какая у них обоих замечательная работа, чудесная квартира, как хорошо чувствует себя Ника.

Сергей Николаевич спросил разрешения порвать черновик, порвал его на мелкие кусочки и сказал:

— Знаешь, что самое любопытное в этом вранье?

— Что?

— Что оно, почти, правда.

И он стал смеяться, не разжимая рта и тряся плечами.

— Да ну тебя! — замахала руками Наталья Александровна и стала смеяться тоже.

Потом она прервала смех, глаза ее потемнели и стали печальными. Она замерла посреди комнаты, подняла руку и тронула пальцем шарик мимозы.

— Сережа, — робко заговорила она, — подумай еще раз, давай уедем из Брянска?

— Ты опять за свое, — бросил он на нее цепкий взгляд, — А квартира? Уедем, бросим, и все. Живи, где хочешь.

— Не люблю я этот город, — упрямо сдвинула брови Наталья Александровна. — Не люблю и не полюблю никогда. Может где-нибудь в другом месте нам будет лучше…

— Чем тебе здесь плохо?

— Н-не знаю. Я не могу тебе объяснить. Но все эти мелкие истории…

— Какие истории?

— С твоей столовой, с Капой, с этим вызовом. Зачем тебя расспрашивали про Белянчикова?

Но Сергей Николаевич нахмурил брови и ничего не ответил.

К Первому мая Наталья Александровна начала готовиться задолго. Всеобщий праздник, ясное дело. Но тридцатого апреля Нике исполнялось шесть лет, и она возвратилась домой.

Накануне, с утра, окна и полы были вымыты, на стол вместо клеенки постелена скатерть с виноградными листьями, новое платье для Ники закончено. Она не пожелала снять его после последней примерки, прыгала возле зеркала и строила глазки собственному отражению.