— Сын мой, вы собираетесь покинуть любящую вас мать!.. Не отпирайтесь, — остановила она его, увидев негодующий жест, — я не собираюсь препятствовать вам, но я должна исполнить данную мною клятву.

В тот день, когда я произвела вас на свет, незнакомец, чей голос проникал мне прямо в душу, доверил мне послание, взяв с меня клятву, что я повторю его вам, как только вы соберетесь подвергнуть вашу жизнь неминуемому риску: теперь вы понимаете, сын мой? Я воспроизведу вам его слова, которые мне дозволено вспомнить лишь сегодня, благодаря дарованным мне неведомым способностям. Вот его слова.

Тут госпожа Беренгельд встала, гордо вскинула голову и, словно завороженная, произнесла:

— «Я могу спасти тебя от смерти, но не могу помешать убить тебя; я могу охранять тебя и дать тебе бессмертие, но смогу это сделать, только если ты останешься в родном краю; если ты покинешь родной очаг, то вдали от дома нас сведет только случай».

Госпожа Беренгельд замолчала и села. Странная речь произвела на Туллиуса неизгладимое впечатление; особенно поразила его госпожа Беренгельд: она говорила уверенно и вдохновенно, как никогда ранее. Ему захотелось расспросить ее, но она знаком показала ему, что слишком взволнована и не может ответить.

Горе госпожи Беренгельд, возможно, побудило бы Туллиуса отказаться от своих планов. Но загадочное послание, оставленное, по его мнению, Беренгельдом-Столетним Старцем или же существом, носившим это имя, такового действия не возымело. Вскоре Туллиус получил из Парижа патент на звание капитана и весьма лестное рекомендательное письмо к Бонапарту. Эти события и предопределили его отъезд; ему осталось только нанести своему сердцу решающий удар — иначе говоря, проститься с матерью и Марианиной.

Пять часов вечера; госпожа Беренгельд, стоя на крыльце дома, смотрит то на землю, где только что стоял ее сын, то на дорогу, по которой она проводила его. Замок, селение, окружающая ее природа — все кажется ей пустым и бессмысленным. Она больше не знает, где ее сын, но душа ее, все ее помыслы устремлены к нему; на щеках несчастной матери видны следы слез.

— Я видела его в последний раз, — произносит она, — и умру, не повидав его!..

И она возвращается в дом, унося с собой свое отчаяние.

За столом, при виде пустующего места сына, она по-прежнему велит слугам пойти и пригласить его и, не дождавшись ответа, сама отправляется звать своего мальчика. Она вздрагивает от каждого звонка колокольчика у калитки, каждый прозвучавший в горах выстрел напоминает ей о сыне; она жадно прочитывает все газеты. Чаще всего ее можно увидеть в молельне: она молится, чтобы шальное ядро пощадило свет ее очей. Ее снедает одна-единственная мысль, и мысль эта горька; ей не суждено прожить долго, тоска скоро источит ее.

В эту минуту она плачет! Она не плакала, обнимая на прощанье сына, так как по ее опечаленному лицу струились слезы Туллиуса. Сухие глаза матери ужаснули юного Беренгельда: он заколебался, но выстрел Жака заставил его вернуться к действительности. Провожая сына до горной тропы, она не чувствовала усталости; возвращалась она, согбенная под бременем навалившегося на нее горя, и ноги ее с трудом передвигались по земле. «Прощайте, матушка!» — звучало у нее в ушах вместе с глухим шумом шагов удалявшегося сына. Бедная мать!.. Тот, кому чуждо сострадание материнскому горю, не может именоваться человеком! Вечерний закат и утренний рассвет — свидетели ее слез, ее призрак присоединяется к сонму призраков тех безутешных матерей, чьи дети, увенчав себя лавровым венком славы, пали на поле боя.

Еще одно тяжкое прощанье ожидало Туллиуса. Но робкая Марианина, этот идеал возлюбленной, плакала в одиночестве, не смея докучать юному другу своими слезами; она понимала, что возлюбленный ее стремится к славе, и рыдала, не имея возможности препятствовать его планам.

Но разве она может не повидать его перед отъездом!.. Она хочет испытать горькую радость последнего свидания… Ревнуя к госпоже Беренгельд, Марианина искусно — всем известно: влюбленным помогает сама природа! — выспросила у Жака, по какой тропе отправится через горы ее дорогой Туллиус. Тропа проходила возле камня, ставшего свидетелем их поцелуя. Рано утром Марианина выскользнула из родительского дома, и задолго до того, как Беренгельд покинул замок, она уже сидела на каменном сиденье. Прислушиваясь к малейшему шороху, она ждет, когда вдали покажется ее любимый.

Шли первые дни января 1797 года, зима стояла холодная; в слабом свете, отбрасываемом скользящими по снегу лучами заходящего солнца, горы казались облаченными в траур. Марианина дрожала от холода и сгорала от любви; горная речка замерзла и умолкла; не слышно было веселых напевов пастухов. Все вокруг было созвучно душевному настроению Марианины; казалось, природа, разостлавшая повсюду свой снежный ковер, печалится вместе с девушкой, как некогда вместе с ней радовалась, щедро разливая повсюду светлые и чистые краски утренней зари.