Еще дальше ослабевший юноша бессильно клонит голову к земле: сейчас он испустит последний вздох. Рука его тянется к сабле, он пытается улыбнуться, но улыбка эта так же надрывает душу, как и стоическая покорность судьбе старого солдата.

Кто-то ищет руку товарища по оружию, чтобы сказать ему последнее прости; он находит ее, касается — но рука давно закоченела, друг его умер, и он сейчас последует за ним.

Старый солдат горестно восклицает:

— Я больше не увижу Франции!..

Молодой барабанщик вторит ему:

— Я больше никогда не увижу матери!..

— Воды! Воды! — несется вопль, рвущийся из глоток нескольких страждущих, которые пытаются встать и, не сумев достичь желаемого, злобно и яростно требуют хотя бы на время облегчить их страдания.

Неподалеку от этих разъяренных созданий, более напоминающих выходцев из могилы, нежели людей, слышны веселые голоса: несколько воинов рассказывают друг другу скабрезные истории и обмениваются двусмысленными шуточками. Гений нации напоминает о себе даже на краю могилы.

Над всей этой жуткой сценой звучит непрерывный хор жалоб: кажется, что стенает каждый камень, которому вторит каждая колонна. Глядя на это множество страждущих и умирающих людей, начинаешь думать, что пред тобой отверзлись врата ада и распахнулись двери дворца Сатаны.

Кто-то умирает, сжав руку друга, кто-то обнимает своего товарища по оружию. Бывшие враги помирились, они самым трогательным образом заботятся друг о друге, а потом умирают с криком: «Да здравствует Франция!» С другой стороны несется: «Да здравствует республика!» Эти восторженные возгласы нарушают тишину смерти, царящую в других отсеках собора. Тот, кто желает дополнить палитру человеческих чувств, может отыскать солдат, считающих свои деньги; вскоре монеты, выпав из их безжизненных рук, со звоном катятся по полу. Можно видеть умирающих, оспаривающих друг у друга солому и воду или торопящихся унаследовать жалкий скарб погибшего соседа; но вскоре умирают и они, и кисловатая вода — самое ценное наследство — переходит к следующему, и так до тех пор, пока не найдется наиболее крепкий, который успеет выпить ее прежде, чем умрет сам.

Все вдыхают раскаленный воздух, вокруг слышны стоны, повсюду витает бледная и жестокая смерть, одаряющая каждого своим ядовитым поцелуем. Храм превратился в Чертог Страданий: те, кто еще не умер, обессилев, лежат на трупах товарищей.

Беренгельд ходит среди этих людей, проливая бальзам утешения на их истерзанные души; все, кто видят его, шлют ему свое благословение, он кажется настоящим божеством, ибо слова его облегчают страдания и вселяют смирение. Посреди этой картины воистину нечеловеческих мучений мы видим женщину, исполненную чувствительности и сострадания; ее появление можно сравнить только с явлением богини: те, на кого она распространяет свои заботы, не устают возносить ей хвалы в столь трогательных словах, что, если их слышат ангелы, они наверняка проливают слезы вместе с ней.

Восточная ночь несет с собой прохладу, кою все встречают возгласами облегчения. В такие минуты отдельный человек исчезает, остается единая людская масса, и эта измученная масса на разные голоса благодарит природу!.. Выйдя на воздух, Беренгельд смотрит в небо. Душе его, истерзанной зрелищем человеческих страданий, необходим отдых; он садится на упавшую колонну, и взор его невольно устремляется на мертвые тела, которые выносят из лазарета и сжигают.

Неожиданно стоящий у входа в монастырь караульный громко вскрикнул; Туллиус быстро обернулся и увидел, как подобно восставшему из могилы призраку в пристанище страданий проскользнул Столетний Старец.

Вернувшись под своды собора, Беренгельд стал свидетелем всеобщего изумления, вызванного видом этого странного существа; все чувства умолкли, объединившись в одно-единое, извечно присущее человеку чувство, а именно любопытство.

Войдя в обитель смерти, Столетний Старец водрузил на обломки алтаря огромный сосуд и поджег его содержимое. Вспыхнуло пламя, очищающее воздух от чумных миазмов; его голубоватый свет заиграл на лице старца. Однако от встревоженного взора полковника не укрылись ни трупная плоть, ни вековые морщины. Старец стоял и, не говоря ни слова, помешивал горящую вязкую жидкость, благотворно влиявшую на воздух в храме; движения и поза этого человека делали его похожим на настоящее божество.

Когда воздух очистился, высокий старец быстро прошел по рядам, раздавая крохотные порции сиропа, который он черпал из огромной старинной амфоры. Он с легкостью держал сей сосуд и при необходимости столь же легко встряхивал его, что свидетельствовало о его поистине необыкновенной силе.

Не смея препятствовать старцу в исполнении его загадочных обязанностей, Беренгельд вздрогнул, заметив, как тот приближается к нему. Действительно, предок его обошел каждого солдата и теперь находился в десяти шагах от Туллиуса. Подойдя ближе и одарив офицера ледяной улыбкой, он произнес: «Неосторожный!» — и, сняв со своих плеч синий плащ, со словами «В этой одежде тебе ничего не грозит» укутал в него потомка.

— Кто ты? — в растерянности спросил полковник.

Услышав такой вопрос, старец окинул его завораживающим и наводящим ужас взглядом и, взяв Беренгельда за руку, ответил:

— Вечный!

Необычный голос его прозвучал столь громогласно, что своды собора содрогнулись. Не стоит удивляться растерянности тех, кому довелось созерцать это загадочное существо, ибо в его присутствии даже самый отважный человек ощущал, как подавляет его чувство превосходства, исходящее от этой колдовской личности, и как ужасны испускаемые ею невидимые и всепроникающие флюиды.