Шрифт:
С возвращением в «большую политику» и, главное, с обнаружением адресата, склонного, по всей видимости, внимать не прихорошенному мнению, я опять обратился к долблению камня. Самое лучшее — всем миром поднатужившись, сдвинуть его прочь, перестать об него спотыкаться. Но так не получалось. Стало быть, надо брать терпением.
В агентстве печати «Новости», куда меня определили приделать гласности крылья, имелась группа сотрудников, знавших цену фактам и готовых стоять на своем их прочтении вопреки «принятой точке зрения». По этой, видимо, причине большинство из них было занесено в реестр «невыездных» и лишено загранпаспортов. Их не спешили делегировать также на симпозиумы и дискуссии, дабы представлять АПН, хотя «Новости», согласно уставу, являлись рупором общественности и не обязательно должны были выражать официальную советскую позицию.
На экономической стезе у меня наладилось доверительное сотрудничество в первую голову с Г. Писаревским и А. Вознесенским. Обоих Господь наградил широкоформатным мышлением, хорошим глазомером на суетное и сущее, устремленностью не на паушальное ниспровержение, а на замещение тлена и фальшивых постулатов познаниями, резистентными перед лицом всяческих измов. Если А. Вознесенский специализировался на публичных комментариях, которые после обкатки в моем кабинете регулярно печатались в «Московских новостях», то Г. Писаревский предпочитал корпеть над записками «для внутреннего потребления». Почитатель Н.В. Гоголя, он писал их не суконным языком. Когда дело упиралось той или другой гранью в «марксистских классиков», не принимал расхожие цитаты на веру и обращался к первоисточникам.
Он — именно то, подумалось мне, что в дефиците вокруг нового советского руководства. Конечно, риск имелся. Диссидентский синдром в 1986— 1988 годах отнюдь не был изжит. При неблагоприятном повороте или непредсказуемом капризе властителей любую из еретических записок — а иные не требовались — нетрудно было превратить в обвинительный акт, и пожалуйста, шейте советское издание дела Рудольфа Баро. По инерции приложение философской категории «отрицание отрицания» к актуальному настоящему вызывало порой нелады с уголовным кодексом.
Г. Писаревский не убоялся риска. Ну а мне ходить по тонкому льду было не привыкать. В июне 1986 года на встрече, проводившейся М. Горбачевым, в присутствии всей идеологической элиты я заявил, что социализма в Советском Союзе не существовало, что его ростки подмяла и извела военно-феодальная диктатура сталинизма, что перед нами задача привести в единство социалистическую идею и пока чуждую ей действительность.
В августе 1986 года Г. Писаревский, как и обещал, вручил мне записку «О противозатратном механизме». «Пробегите по диагонали, — заметил автор. — Может быть, на том или другом тезисе глаз зацепится. И то будет польза».
Шестьдесят четыре машинописных страницы искушали и настораживали одновременно. Я как-нибудь выкрою пару часов и вникну в логику Г. Писаревского, оттеняемую парадоксами, тем более что мы не расходились с ним в основном — в том, что стрелки часов советской истории показывают без пяти двенадцать. Но для передачи записки М.С. Горбачеву и А.Н. Яковлеву — а в этом, собственно, и состояла сокровенная задумка автора — ее надобно ужать и отрихтовать структуры.
М. Горбачев и А. Яковлев увидели сорокастраничный вариант. К нему добавилось семь приложений. Стиль и слог Г. Писаревского был в основном сохранен, и не без расчета. Генеральный секретарь подбирал себе в это время помощника по экономическим проблемам, человека, не обязательно украшенного научными званиями, но разумеющего предмет. Записка «О противозатратном механизме» являлась недурной аттестацией. Во всяком случае, она удостоилась внимания М. Горбачева. Но в помощники генсекретаря Г. Писаревский все же не прошел. Якобы потому, что был в третий раз женат.
Лейтмотив названной записки — уничтожающая критика как существовавших на 1986 год порядков в советской экономике, так и процветавшей идеологии хозяйствования. Читатель подводился к выводу: нужна «радикальная антизатратная экономическая реформа». Ибо «любые ,частичные улучшения хозяйственного механизма (они важны и необходимы) — это совершенствование ходьбы на руках...».
Выдвигалось требование размежеваться с уравниловкой, третировавшей честный труд, унижавшей интеллект, издевавшейся над принципом социальной справедливости, вернуться к закону стоимости через рынок, через восстановление многоукладности экономики, через отказ от государственного монополизма.
Автор звал не изобретать врагов. Подлинным «классовым врагом», отмечал он, является затратность с ее неуважением к труду, расхитительством природных ресурсов, бесправием потребителя перед государством и производителем, паразитическими формами эксплуатации масс, растлением общественной и индивидуальной морали. Против «затратников» должны были бы нацелиться правоохранительные органы вместо того, чтобы жечь порох в преследовании Сахарова и Солженицына, тратиться на соблюдение политической стерильности, на болтунов, мелких пакостников и так далее.
Записка предостерегала против круговой поруки приверженцев затратного механизма в экономике, политике, идеологии, указывала на их сплоченность и напористость. «Если мы их не прогоним, не принудим перестроиться, то они прогонят мысль и порядочность, неминуемо доведут мысль до такого состояния, когда на вопрос истории «зачем «Аврора» стреляла?» ответить будет нечем».
Записка вышла из-под пера автора и редактора в 1986 году. Ересь в ней материализовалась на свойственном тому этапу лексиконе. Текст не свободен от дежурных фраз и даже книксенов в сторону нового гарнитура руководителей. Последнее спасает не во всех случаях, но психологически действует вроде «эйрбэгс» при езде по сложнопересеченной местности.