Продолжать ни к чему. Какие бы нормы ни бра­лись в расчет — внутренние или международные, — архызские решения юридически весьма уязвимы. С моральной точки зрения они были гнетуще неспра­ведливы, оскорбительны для памяти 27 миллионов советских людей, павших в борьбе за правое дело.

Раскол Германии стал несчастьем для немцев и всей Европы. Ради собственных интересов СССР обязан был действовать решительней и последова­тельней, чтобы помешать раскольникам. С созда­нием двух германских государств немцы не пере­стали быть одной нацией. Сойдя здесь с принци­пиальных позиций, советская политика совершила грубый просчет. Его должна была исправлять не история, а мы сами, исправлять, пока предостав­лялся выбор, а не будучи прижатыми спиной к сте­не. А. Громыко не хотел снять шоры, признать, что средневековье с его «что с возу упало, то пропало» и прочими дикостями минуло безвозвратно. Но что мешало М. Горбачеву одуматься до того, как зазво­нил колокол?

«А что я, собственно, сделал? — с невинной ми­ной кокетливо вопрошал и по сию пору повторяет экс-президент. — Отдал Германию немцам». Но он не находит, что сказать, когда слышит: неуже­ли немцы перестали бы быть немцами вне НАТО? Что, немцы хуже французов, испанцев или кого-то еще и потеряли бы себя вне военной организации НАТО? Что, немцы не выиграли бы от создания об­щеевропейской системы безопасности, вобравшей в себя все полезное от сепаратных западной и вос­точной систем? Что, немцы лишились бы сна от беспокойства за свое завтра, если бы на немецкой земле не размещалось ядерное оружие?

Архыз можно признать закономерным финалом, если взглянуть на него вот с какого угла. Ричард Никсон, потеряв президентский пост, увлекся, как известно, публицистикой. Одна из его книг назы­валась «1999 год: победа без войны». В ней, как и в ряде других сочинений, он сетовал: «В последние сорок лет верхушка Америки (с точки зрения об­разованности, денег, власти) утратила чувство на­правления в мире. Она увлекалась всеми интеллек­туальными странностями, какие только попадали в ее поле зрения. Разоружение и пацифизм ныне на подъеме, и это могло бы оказать губительное воз­действие на судьбу Запада. И если стратеги в нашем обществе и те, кто оказывает на них влияние, утра­тят волю к руководству, тогда весьма вероятно, что большинство в Америке не сможет пресечь сполза­ния к катастрофе».

Что делать? Только напор и наступление. По Р. Никсону, в «холодной войне» не могло быть ни­чьей, и единственным победителем должны звать­ся Соединенные Штаты Америки. Эта цель, про­граммировал он, достижима к концу века. Никсон переоценил «странности», но не в Штатах, а у нас, и не совсем интеллектуальные. Книга «Победа без войны» была написана в 1988 году, когда Совет­скому Союзу было отпущено существовать три года.

Как черта под Второй мировой войной Архыз не выдерживает критики. Как подведение итогов «хо­лодной войны» он убедителен. В первом случае СССР выступал в качестве триумфатора, как страна, принявшая безоговорочную капитуляцию агрессора. В качестве неудачника в «холодной войне» Советс­кий Союз отдавался на милость победителей, не со­всем чтобы безусловно. Его тогдашнему руководите­лю сохранялась «офицерская честь».

Не был я недругом своей стране и моему много­терпеливому народу. Усилием воли погасил гнев, меня обуявший, когда услышал по радио весть об Архызе. Э. Шеварднадзе не перебарщивал, просве­щая западных коллег, что недовольство расшатыва­ет страну и устои горбачевского трона. Не трудно . было бы поднять парламент на протест. Как напра­вить в нужное русло готовое извергнуться массовое возмущение, рассчитать никто не мог. Но что да­дут протесты и проклятья потерянному вслед? Бить себя в грудь, чтобы не держали для тебя в запасе места на нижнем круге Дантова ада?

Предложение быть спикером в пользу ратифика­ции пакета договоренностей, когда таковой будет внесен в Верховный Совет СССР, я отверг. Боль­ше ни строки М. Горбачеву по германской пробле­ме. В комитетах парламента выскажу все, что ду­маю о переговорах Э. Шеварднадзе и М. Горбачева, независимо от рекомендаций и просьб президента. Срывать ратификацию, однако, не буду.

Если бы не имелось других способов и путей воссоздания объединенной Германии, я без колеба­ний проголосовал бы за избранную модель. Но по­скольку альтернативы существовали, и не худшие, то я позволяю себе роскошь остаться при собствен­ном мнении о совершившемся.

Чудо, сотворенное в Архызе, то, что ему предше­ствовало и за ним последовало, знаменовали для Советского Союза не только внешнеполитический перелом на отдельно взятом направлении. Это был тот самый роковой шаг, который отделяет великое от смешного, от заката, от полной неизвестности впереди.

Федор Тютчев, помощью которого я, кажется, злоупотребляю, отчеканил полтора столетия тому назад:

Не совсем еще, к счастью, сделалась. Пока со­противляется.

В свое время широкое хождение в Советском Союзе получил сарказм:

Встретились два любителя политики. «Как дела в социалистическом лагере?» — спрашивает один. Другой отвечает: «Блестяще. Их уже два».

Острословы на свой манер подытоживали подви­ги Н. Хрущева на китайском направлении нашей политики. Подводя итог правлению М. Горбачева, можно было бы в тон продолжить.