Теплоход плыл дальше, а игра света, блики вдруг исчезали, и вода от ряби делалась вафельной, как черная рогожа. Кунгурцев и Травина с удовольствием смотрели на эту шелковую рогожу, по которой иногда сыпались серебряные искры…

Этот день незаметно сблизил их, и Травину не утомило общение с Кунгурцевым, как обыкновенно утомляли ее другие люди.

Расставаясь на причале, Кунгурцев удивительно просто, без смущения признался:

— А знаете, я ведь могу полюбить вас. Если уже не полюбил.

— Какой вы стремительный!

Они оба рассмеялись.

Устраиваясь на ночлег, она почему-то начала вспоминать свою юность и ребят, которые когда-то ей нравились. Вспомнила будоражащие свидания, поцелуи тайком, от которых голова шла кругом. Как все остро тогда переживалось, как все было взбаламучено в ее жизни! Впервые ее поцеловал знакомый студент на катке. Прибежала домой потрясенная, увидела на пианино мамины перчатки, всего лишь перчатки, и вся так и вспыхнула, стыдливо залилась краской.

И вот, припоминая сейчас весь этот юный бред, она вдруг захотела, чтобы к ее костру пришел Кунгурцев.

Но тут же ей стало нехорошо, точно она угорела: рушился установленный распорядок ее жизни, а вместе с ним исчезали и приятный покой в душе, и ощущение независимости и чистоты, и тихое удовольствие от жизни, от всего окружающего. Нет-нет! Эта цыганщина может испортить ей всю работу, весь отдых. Да и к чему осложнять свою жизнь? Она и от мужа-то ушла потому, что он загромождал ее жизнь невыносимыми, бесчисленными обязанностями, какие, по его мнению, должна была выполнять женщина и жена — сначала ей казалось, что она любила его, а потом почувствовала себя прямо-таки домработницей возле него: принеси, унеси, положи, возьми… И она ушла. И вот уже три года живет свободная — сама себе королева.

Досадуя, Травина почувствовала, что не может вернуть утраченную ясность, все в душе замутилось, как будто в прозрачном ручье переворошили донный песок и он заклубился желтым дымом. Не может она смириться с тем, что кто-то входит в ее душу, лишает свободы, независимости.

Ей опять представился Кунгурцев рядом с ней в палатке.

Она сердито разделась, вошла в студеное озеро. И вода успокоила, освежила…

И все-таки ночью спалось неважно. Встала на рассвете, сделала физзарядку и ушла в лес на прибрежных горных скатах.

Совсем немного погуляла она для моциона, а Кунгурцев уже тут как тут: стоит в траве, дымчатой от росы, брюки до колен вымокли. Смеется:

— Здравствуйте, лодка! Кебезень!

Тепло прокатилось по всему ее телу. Стараясь подавить волнение, она спокойно улыбнулась и объяснила:

— «Кебезень» — это искаженное слово. Правильно будет «Кеме-Езень».

Они побрели между деревьями. И, может быть, оттого, что ей стало тепло и хорошо на душе, она вдруг заметила, что и поляны и склоны гор были усеяны фиолетовыми кукушкиными башмачками.

Травина сорвала несколько цветков. Рассматривали их, почти касаясь друг друга головами. Бархатные от росы, башмачки были без каблучков, но с задниками, а на задниках оказались два кокетливо изогнутых лепестка-украшения. Носки у башмачков загибались, как у восточных чувяков. Отверстия, куда, должно быть, кукушки вставляли лапки, заполняли семена.

Травина рассматривала эту диковинку природы, а сама все ждала чего-то необычного. И в то же время злилась на себя за это ожидание, за это забытое волнение, за то, наконец, что она здесь, с этим увальнем.

Пока она рассматривала кукушкин башмачок, Кунгурцев осторожно и нежно коснулся губами ее волос на виске.

— Чудак вы… — она вздохнула шумно, точно долго сдерживалась.

Он смущено молчал.

— Ну, зачем вам все это? И мне? Я своей жизнью довольна. Понимаете? Я — счастлива. Мне больше ничего не нужно. У меня все есть, — внушала она ему, как бестолковому ученику. Она почти диктовала, раздельно и четко.

— А что у вас… есть? — тихо спросил Кунгурцев. В глазах его рябило, в них так и сыпались со всех сторон красные ягоды калины.

— Ну, как «что есть»? — холодновато звучал диктующий голос Травиной. — Я — свободна. Живу, как мне хочется. Совесть моя чиста. На душе покойно. Жизнь доставляет мне удовольствие. Я радуюсь всему, что вижу.

— Добавьте еще, что у вас хорошая работа, хорошая квартира, хорошая одежда, — невесело пошутил Кунгурцев. Он еще не мог понять, какой изгиб ее души открывался перед ним и к чему вел их разговор. — В общем, живи, полней и благодушно посасывай зубы, в которых застряло мясо? — все неопределенно шутил Кунгурцев.