— Может быть, вы соизволите, многоуважаемый Николай Дмитриевич, объяснить мне: что вы там вытворяете?

— Где? — наивно и кротко спросил Тарелкин.

— За окном, если изволили не забыть.

— Ах, за окном? Да проводил культработу с девчатами! Темный народ! — Тарелкин добродушно ухмыльнулся.

— A-а, вы, значит, просветитель. А я и не подозревал у вас таких талантов! — Тулупников ядовито улыбнулся, изогнув одну бровь. — Послушайте, уважаемый товарищ Тарелкин! А не кажется ли вам, что человеку присуще иногда иметь ум? А? Особенно если мудрая природа отпустила ему уже двадцать один год!

— Правильно, Пал Николаевич, правильно! Конечно, пора уже оставить прихоть и есть курятину, — смиренно и простодушно согласился Тарелкин.

Разными интонациями он придавал своей любимой поговорке любой смысл.

— Ведь кое-кем из сидящих за рулем уже давненько интересуется вся милиция. На днях вы, осмелюсь напомнить, опять учинили небольшой шум в ресторане!

Тарелкину доставляло удовольствие следить, как начальство плетет замысловатые кружева из ехидных слов. «Ишь, как насобачился, удав!» — восхищался Тарелкин. Его пушистые брови весело дрожали.

— Так вот, пусть некто, сидящий за рулем, зарубит себе на носу: если подобное повторится — он вылетит из-за руля, как пробка из бутылки шампанского!

У Тарелкина на лице появилось самое искреннее раскаяние. Он мог сейчас даже всхлипнуть.

Тулупников резко приказал:

— Поехали!

«Кикимора ты!» — мысленно сказал ему Тарелкин, облегченно вздохнул и вышел. Он сунул в рот стебельком астру, прыгнул на перила, лихо съехал на первый этаж, идя через двор к «Победе», мимоходом растрепал девушке прическу, щелкнул по лбу пробегавшего мальчишку, бросил сторожихе яблоко и, насвистывая, сел за руль.

Пока Тарелкин ожидал начальство, ему вдруг стало неимоверно скучно. Во всех мускулах и даже в душе он испытывал раздражающий зуд, томление. Захотелось опять что-нибудь выкинуть. Подраться, что ли! Или газануть через весь город так, чтобы прохожие шарахались, а куры комками перьев вылетали из-под колес.

Тарелкин даже завозился на сиденье, сплюнул сквозь зубы в открытое окошко, ловко попав в воробья. Эх, осточертела эта кислая жизнь, застегнутая такими вот начальничками на все пуговицы! И чувствует Тарелкин, что, пожалуй, вот-вот взбунтуется и так поведет плечами, что полетят к черту все пуговицы! Хорошо, что завтра начинается отпуск.

Клацнула дверца. Тарелкин хмуро следил за Тулупниковым, глядя в круглое зеркальце над рулем. Сразу же дал скорость и метеором вырвался с фабричного двора.

— Может быть, где-нибудь случился пожар, уважаемый водитель, а я пожарник и вы торопитесь доставить меня? — затянул свое Тулупников.

Тарелкин вздохнул, сбавил скорость, вяло покручивал руль. Высадив начальника у дома с зелеными воротами, он рванул обратно. На тротуаре, вытирая со лба пот, стоял мужчина около двух чемоданов. Тарелкин затормозил.

— Э, подбросить?

Узнав адрес, он воровато оглянулся и показал все десять пальцев. Мужчина кивнул.

Потом Тарелкин три раза сгонял на базар и перевез трем женщинам картошку.

Однажды он видел в кино, как негр-шофер мчался, правя ногами. Это его восхитило. Но у «Победы» руль был слишком высоким, и поэтому Тарелкин овладел искусством негра только наполовину. Когда перевозил третьей женщине картошку, правя левой рукой, ловко забросил на руль одну ногу и, грызя яблоко, мчался, напевая:

Испуганная женщина замерла. А когда остановились у ворот, облегченно вздохнула:

— Ну и лихой ты парень!

Влетев с отчаянными гудками на фабричный двор, Тарелкин остановил автомобиль, хлопнул по голове, где под кепкой лежал комок денег, подмигнул в зеркальце:

— Ловкость рук и никакого мошенства!

Выдернул из кармана томик Джека Лондона и лег на сиденье, закинув ногу на ногу.

Мать пришла из леса, принесла корзину груздей. Сейчас она, сидя на крыльце, мыла их в тазу. Большие скользкие грузди до странного походили на свиные опаленные уши. Старуха солила их только в новолуние ранним утром на тощак. Это у нее такая примета: груздь вкуснее будет.

— Опять потащился до утра куролесить! — заворчала она. — Хоть бы помог по хозяйству. Заборишко вон едва держится, ставни болтаются, калитка еле дышит!