Шрифт:
Евдоксии Федоровне Никитиной
31 Января
Кармином начертала б эти числа Теперь я на листке календаря, Исполнен день последний января, Со встречи с Вами, радостного смысла. Да, слишком накренилось коромысло Судьбы российской. Музы, не даря, Поэтов мучили. Но вновь — заря, И над искусством радуга повисла. Delphine de Gerardin, Rachel Varnhaga, Смирнова, — нет их! Но оживлены В Вас, Евдоксия Федоровна, сны Те славные каким-то щедрым магом, — И гении, презрев и хлад и темь, Спешат в Газетный, 3, квартира 7. 1922 * * *
Ни нежно так, ни так чудесно Вовеки розы не цвели: Здесь дышишь ты, и ты прелестна Всей грустной прелестью земли. Как нежно над тобою небо Простерло ласковый покров… И первый в мире вечер не был Блаженней этих вечеров! А там, над нами, Самый Строгий Старается нахмурить бровь, Но сам он и меньшие боги — Все в нашу влюблены любовь. * * *
В те дни младенческим напевом Звучали первые слова, Как гром весенний, юным гневом Гремел над миром Егова, И тень бросать учились кедры, И Ева — лишь успела пасть, И семенем кипели недра, И мир был — Бог, и Бог — был страсть. Своею ревностью измаял, Огнем вливался прямо в кровь… Ужель ты выпил всю, Израиль, Господню первую любовь? 3 июня 1921 * * *
О, этих вод обезмолвленных За вековыми запрудами Тяжесть непреодолимая! Господи! Так же мне! Трудно мне С сердцем моим переполненным, С Музой несловоохотливой. * * *
Как музыку, люблю твою печаль, Улыбку, так похожую на слезы, — Вот так звенит надтреснутый хрусталь, Вот так декабрьские благоухают розы. Сентябрь 1923 Огород
Все выел ненасытный солончак. Я корчевала скрюченные корни Когда-то здесь курчавившихся лоз, — Земля корявая, сухая, в струпьях, Как губы у горячечной больной… Под рваною подошвою ступня Мозолилась, в лопату упираясь, Огнем тяжелым набухали руки, — Как в черепа железо ударялось. Она противоборствовала мне С какой-то мстительностью древней, я же Киркой, киркой ее — вот так, вот так, Твое упрямство я переупрямлю! Здесь резвый закурчавится горох, Взойдут стволы крутые кукурузы, Распустит, как Горгона, змеи — косы Брюхатая, чудовищная тыква. Ах, ни подснежники, ни крокусы не пахнут Весной так убедительно весною, Как пахнет первый с грядки огурец!.. Сверкал на солнце острый клык кирки, Вокруг, дробясь, подпрыгивали комья, Подуло морем, по спине бежал И стынул пот студеной, тонкой змейкой, — И никогда блаженство обладанья Такой неомраченной полнотой И острой гордостью меня не прожигало… А там, в долине, отцветал миндаль И персики на смену зацветали. 1924 (?) * * *
Вот дом ее. Смущается влюбленный, Завидя этот величавый гроб. — Здесь к ледяному мрамору колонны Она безумный прижимает лоб, И прочь идет, заламывая руки. Струится плащ со скорбного плеча. Идет она, тоскливо волоча, За шагом шаг, ярмо любовной муки… Остановись. Прислушайся. Молчи! Трагической уподобляясь музе, — Ты слышишь? — испускает вопль в ночи Безумная Элеонора Дузе. * * *
Слезы лила — да не выплакать, Криком кричала — не выкричать. Бродит в пустыне комнат, Каждой кровинкой помнит. «Господи, Господи, Господи, Господи, сколько нас роспято!..» — Так они плачут в сумерки, Те, у которых умерли Сыновья. * * *
Все отмычки обломали воры, А замок поскрипывал едва. Но такого, видно, нет запора, Что не разомкнет разрыв-трава. * * *
Не на храненье до поры, — На жертвенник, а не в копилку, — В огонь, в огонь Израиль пылкий Издревле нес свои дары! И дымный жертвенный пожар Ноздрям Господним был приятен, Затем, что посвященный дар Поистине был безвозвратен… Вы, пастыри Христовых стад, Купцы с апостольской осанкой! Что ваша жертва? Только вклад: Внесли и вынули из банка! И оттого твой древний свет Над миром всходит вновь, Израиль, Что крест над церковью истаял И в этой церкви Бога нет!