Шрифт:
* * *
В крови и в рифмах недостача. Уж мы не фыркаем, не скачем, Не ржём и глазом не косим, — Мы примирились с миром сим. С годами стали мы послушней. Мы грезим о тепле конюшни, И, позабыв безумства все, Мы только помним об овсе... Плетись, плетись, мой мирный мерин! Твой шаг тяжёл, твой шаг размерен, И огнь в глазах твоих погас, Отяжелелый мой Пегас! 6 октября 1931 * * *
И вправду, угадать хитро, Кто твой читатель в мире целом: Ведь пущенное в даль ядро Не знает своего прицела. Ну что же, — в темень, в пустоту. — А проще: в стол, в заветный ящик — Лети, мой стих животворящий, Кем я дышу и в ком расту! На полпути нам путь пресек Жестокий век. Но мы не ропщем, — Пусть так! А все-таки, а в общем Прекрасен этот страшный век! И пусть ему не до стихов, И пусть не до имён и отчеств, Не до отдельных одиночеств, — Он месит месиво веков! 29 октября 1931 * * *
Гони стихи ночные прочь, Не надо недоносков духа: Ведь их воспринимает ночь, А ночь — плохая повитуха. Безумец! Если ты и впрямь Высокого возжаждал пенья, Превозмоги, переупрямь Своё минутное кипенье. Пойми: ночная трескотня Не станет музыкой, покуда По строкам не пройдет остуда Всеобнажающего дня. 3 ноября 1931 * * *
Измучен, до смерти замотан, Но весь — огонь, но весь — стихи, — И вот у ног твоих он, вот он, Косматый выкормыш стихий! Его как голубка голубишь, Подёргиваешь за вихор, И чудится тебе: ты любишь, Как не любила до сих пор. Как взгляд твой пристален и долог! Но ты глазам своим не верь, И помни: ни один зоолог Не знает, что это за зверь. Май 1932 * * *
Паук заткал мой тёмный складень, И всех молитв мертвы слова, И обезумевшая за день В подушку никнет голова. Вот так она придёт за мной, — Не музыкой, не ароматом, Не демоном тёмнокрылатым, Не вдохновенной тишиной, — А просто пёс завоет, или Взовьется взвизг автомобиля, И крыса прошмыгнёт в нору. Вот так! Не добрая, не злая, Под эту музыку жила я, Под эту музыку умру. Стихотворения разных лет
Агарь
Сидит Агарь опальная, И плачутся струи Источника печального Беэрлахай-рои. Там — земли Авраамовы, А сей простор — ничей: Вокруг, до Сура самого, Пустыня перед ней. Тоска, тоска звериная! Впервые жжет слеза Египетские, длинные, Пустынные глаза. Блестит струя холодная, Как лезвие ножа, — О, страшная, бесплодная, О, злая госпожа!.. «Агарь!» — И кровь отхлынула От смуглого лица. Глядит, — и брови сдвинула На Божьего гонца… Алкеевы строфы
И впрямь прекрасен, юноша стройный, ты: Два синих солнца под бахромой ресниц, И кудри темноструйным вихрем, Лавра славней, нежный лик венчают. Адонис сам предшественник юный мой! Ты начал кубок, ныне врученный мне, — К устам любимой приникая, Мыслью себя веселю печальной: Не ты, о юный, расколдовал ее. Дивясь на пламень этих любовных уст, О, первый, не твое ревниво, — Имя мое помянет любовник. 3 октября 1915 * * *
Без оговорок, без условий Принять свой жребий до конца, Не обрывать на полуслове Самодовольного лжеца. И самому играть во что-то — В борьбу, в любовь — во что горазд, Покуда к играм есть охота, Покуда ты еще зубаст. Покуда правит миром шалый, Какой-то озорной азарт, И смерть навеки не смешала Твоих безвыигрышных карт. Нет! К черту! Я сыта по горло Игрой — Демьяновой ухой. Мозоли в сердце я натерла И засорила дух трухой, — Вот что оставила на память Мне жизнь, — упрямая игра, Но я смогу переупрямить Ее, проклятую!.. Пора! 2 ноября 1932