Шрифт:
* * *
Голубыми туманами с гор на озера плывут вечера. Ни о завтра не думаю я, ни о завтра и ни о вчера. Дни — как сны. Дни — как сны. Безотчетному мысли покорней. Я одна, но лишь тот, кто один, со вселенной Господней вдвоем. К тайной жизни, во всем разлитой, я прислушалась в сердце моем, — И не в сердце ль моем всех цветов зацветающих корни? И ужели в согласьи всего не созвучно биенье сердец, И не сон — состязание воль? — Всех венчает единый венец: Надо всем, что живет, океан расстилается горний. <1912–1915> * * *
Господи! Я не довольно ль жила? Берег обрывист. Вода тяжела. Стынут свинцовые отсветы. Господи!.. Полночь над городом пробило. Ночь ненастлива. Светлы глаза его добела, Как у ястреба… Тело хмельно, но душа не хмельна, Хоть и немало хмельного вина Было со многими роспито… Господи!.. Ярость дразню в нем насмешкою, Гибель кличу я, — Что ж не когтит он, что мешкает Над добычею? * * *
Да, я одна. В час расставанья Сиротство ты душе предрек. Одна, как в первый день созданья Во всей вселенной человек! Но, что сулил ты в гневе суетном, То суждено не мне одной, — Не о сиротстве ль повествует нам Признанья тех, кто чист душой. И в том нет высшего, нет лучшего, Кто раз, хотя бы раз, скорбя, Не вздрогнул бы от строчки Тютчева: «Другому как понять тебя?» * * *
Дай руку, и пойдем в наш грешный рай!.. Наперекор небесным промфинпланам, Для нас среди зимы вернулся май И зацвела зеленая поляна, Где яблоня над нами вся в цвету Душистые клонила опахала, И где земля, как ты, благоухала, И бабочки любились налету… Мы на год старше, но не все ль равно, — Старее на год старое вино, Еще вкусней познаний зрелых яства… Любовь моя! Седая Ева! Здравствуй! Ноябрь 1932 Девочкой маленькой
ты мне предстала неловкою.
Сафо* * *
«Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою» — Ах, одностишья стрелой Сафо пронзила меня! Ночью задумалась я над курчавой головкою, Нежностью матери страсть в бешеном сердце сменя, — «Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою». Вспомнилось, как поцелуй отстранила уловкою, Вспомнились эти глаза с невероятным зрачком… В дом мой вступила ты, счастлива мной, как обновкою: Поясом, пригоршней бус или цветным башмачком, — «Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою». Но под ударом любви ты — что золото ковкое! Я наклонилась к лицу, бледному в страстной тени, Где словно смерть провела снеговою пуховкою… Благодарю и за то, сладостная, что в те дни «Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою». Февраль 1915 (?) * * *
Забились мы в кресло в сумерки — я и тоска, сам-друг. Все мы давно б умерли, да умереть недосуг. И жаловаться некому и не на кого пенять, что жить — некогда, и бунтовать — некогда, и некогда — умирать, что человек отчаялся воду в ступе толочь, и маятник умаялся качаться день и ночь. 25 апреля 1927, второй день Пасхи С. И. Чацкиной
* * *
И всем-то нам врозь идти: этим — на люди, тем — в безлюдье. Но будет нам по пути, когда умирать будем. Взойдет над пустыней звезда, и небо подымется выше, — и сколько песен тогда мы словно впервые услышим! 27 октября 1926 Памяти А. К. Герцык
Играй, Адель,
Не знай печали.
Пушкин* * *
И голос окликнул тебя среди ночи, и кто-то, как в детстве, качнул колыбель. Закрылись глаза. Распахнулись очи. Играй, Адель! Играй, Адель! Играй, Адель! Не знай печали, играй, Адель, — ты видишь сны, какими грезила в начале своей младенческой весны. Ты видишь, как луна по волнам мерцающий волочит шарф, ты слышишь, как вздыхает полночь, касаясь струн воздушных арф. И небо — словно полный невод, где блещет рыбья чешуя, и на жемчужных талях с неба к тебе спускается ладья… И ты на корму, как лунатик, проходишь, и тихо ладьи накреняется край, и медленно взором пустынным обводишь во всю ширину развернувшийся рай… Играй, Адель! Играй, играй… 21 ноября 1927? * * *
И отшумит тот шум и отгрохочет грохот, которым бредишь ты во сне и наяву, и бредовые выкрики заглохнут, — и ты почувствуешь, что я тебя зову. И будет тишина и сумрак синий… И встрепенешься ты, тоскуя и скорбя, и вдруг поймешь, поймешь, что ты блуждал в пустыне за сотни верст от самого себя! 13 апреля 1927