Шрифт:
* * *
Каждый вечер я молю Бога, чтобы ты мне снилась: До того я полюбилась, Что уж больше не люблю. Каждый день себя вожу Мимо опустелых комнат, — Память сонную бужу, Но она тебя не помнит… И упрямо, вновь и вновь, Я твое губами злыми Тихо повторяю имя, Чтобы пробудить любовь… 1919 Каин
«Приобрела я человека от Господа», И первой улыбкой матери На первого в мире первенца Улыбнулась Ева. «Отчего же поникло лицо твое?» — Как жертва пылает братнина!— И жарче той жертвы-соперницы Запылала ревность. Вот он, первый любовник, и проклят он, Но разве не Каину сказано: «Тому, кто убьет тебя, всемеро Отмстится за это»? Усладительней лирного рокота Эта речь. Ее сердце празднует. Каин, праотец нашего племени Безумцев — поэтов! * * *
Как воздух прян, Как месяц бледен! О, госпожа моя, Моя Судьба! Из кельи прямо На шабаш ведьм Влечешь, упрямая, Меня, Судьба. Хвостатый скачет Под гул разгула И мерзким именем Зовет меня. Чей голос плачет? Чья тень мелькнула? Останови меня, Спаси меня! * * *
Как неуемный дятел Долбит упорный ствол, Одно воспоминанье Просверливает дух. Вот все, что я утратил: Цветами убран стол, Знакомое дыханье Напрасно ловит слух. Усталою походкой В иное бытие От доброго и злого Ты перешел навек. Твой голос помню кроткий И каждое мое Неласковое слово, Печальный человек. Я видел вечер твой. Он был прекрасен.
Тютчев* * *
Как пламень в голубом стекле лампады, В обворожительном плену прохлады, Преображенной жизнию дыша, Задумчиво горит твоя душа. Но знаю, — оттого твой взгляд так светел, Что был твой путь страстной — огонь и пепел: Тем строже ночь, чем ярче был закат. И не о том ли сердцу говорят Замедленность твоей усталой речи, И эти оплывающие плечи, И эта — Боже, как она легка!— Почти что невесомая рука. * * *
Лишь о чуде взмолиться успела я, Совершилось, — а мне не верится!.. Голова твоя, как миндальное деревце, Все в цвету, завитое, белое. Слишком страшно на сердце и сладостно, — Разве впрямь воскресают мертвые? Потемнелое озарилось лицо твое Нестерпимым сиянием радости. О, как вечер глубок и таинственен! Слышу, Господи, слышу, чувствую, — Отвечаешь мне тишиною стоустою: «Верь, неверная! Верь, — воистину». * * *
Жила я долго, вольность возлюбя, О Боге думая не больше птицы, Лишь для полета правя свой полет… И вспомнил обо мне Господь, — и вот Душа во мне взметнулась, как зарница, Все озарилось. — Я нашла тебя, Чтоб умереть в тебе и вновь родиться Для дней иных и для иных высот. * * *
Молчалив и бледен лежит жених, А невеста к нему ластится… Запевает вьюга в полях моих, Запевает тоска на сердце. «Посмотри, — я еще недомучена, Недолюблена, недоцелована. Ах, разлукою сердце научено, — Сколько слов для тебя уготовано! Есть слова, что не скажешь и на ухо, Разве только что прямо уж — в губы… Милый, дверь затворила я наглухо… Как с тобою мне страшно и любо!» И зовет его тихо по имени: «Обними меня! Ах, обними меня… Слышишь сердце мое? Ты не слышишь?.. Подыши мне в лицо… Ты не дышишь?!..» Молчалив и бледен лежит жених, А невеста к нему ластится… Запевает вьюга в полях моих, Запевает тоска на сердце. * * *
На Арину осеннюю — в журавлиный лёт — собиралась я в странствие, только не в теплые страны, а подалее, друг мой, подалее. И дождь хлестал всю ночь напролет, и ветер всю ночь упрямствовал, дергал оконные рамы, и листья в саду опадали. А в комнате тускло горел ночник, колыхалась ночная темень, белели саваном простыни, потрескивало в старой мебели… И все, и все собирались они, — возлюбленные мои тени пировать со мной на росстани… Только тебя не было! 17-30 сентября 1927 На закате
Даль стала дымно-сиреневой. Облако в небе — как шлем. Веслами воду не вспенивай: Воли не надо, — зачем! Там, у покинутых пристаней, Клочья не наших ли воль? Бедная, выплачь и выстони Первых отчаяний боль. Шлем — посмотри — вздумал вырасти, Но, расплываясь, потух. Мята ль цветет, иль от сырости Этот щекочущий дух? Вот притянуло нас к отмели, — Слышишь, шуршат камыши?.. Много ль у нас люди отняли, Если не взяли души? <1912–1915> * * *
На каштанах пышных ты венчальные Свечи ставишь вновь, весна. Душу строю, как в былые дни, Песни петь бы, да звучат одни Колыбельные и погребальные, — Усладительницы сна. <1912–1915> * * *
На самое лютое солнце Несет винодел, Чтобы скорей постарело, Молодое вино. На самое лютое солнце — Господь так велел!— Под огнекрылые стрелы Выношу я себя. Терзай, иссуши мою сладость, Очисти огнем, О, роковой, беспощадный, Упоительный друг! Терзай, иссуши мою сладость! В томленьи моем Грозным устам твоим жадно Подставляю уста.