— Успокоиться! — взвился еще тоньше уродец, отчего его лицо сделалось не просто безобразным, но и страшным. — Да ты всех нас погубишь!

— Эй, кто-нибудь, — попробовал прикрикнуть лив. — Облейте этого дурачка водой — пусть в себя придет.

— А чего — правду говорит парень, — вдруг сказал один из русов. — Сколько мы плаваем, а дани Морскому царю еще не платили.

Садко даже вздрогнул: напоминание о Морском царе вытащили из памяти обещание неделю играть у того. К тому же были они в теплых морях. Вот ведь, за язык никто не тянул, сам тогда предложил. Так как же его найти-то, Морского царя? Не будешь с борта кликать, рыбы засмеют.

— И что вы предлагаете? — спросил лив, заметив, что от него ждут каких-то слов. — Бочку-сороковку чистого серебра утопить? Или, быть может, другую бочку: красна-золота?

— Золото и серебро нам самим пригодится, — ответил, криво усмехнувшись, тот же рус.

Садко поднялся на ноги. Он не удивился, он не испугался, он понял — это бунт. Русы рассредоточились среди команды, у каждого в рукаве по ножу, бить тревогу — лишние жертвы. Лив решил, что они, полуживые от усталости, вряд ли смогут обезоружить обученную убивать банду и примкнувших к ним мелких приказчиков.

— Что тебе надо? — спросил он, обращаясь к главарю бунтовщиков.

— Не тебе, а нам! — закричал срывающимся тонким голосом уродливый парень, не дав возможности русу произнести ни слова. — Жребий бросим, чтобы все по-честному. Кому выпадет — к Царю в гости отправится!

Музыкант опять непроизвольно вздрогнул: в гости! И откуда на его корабле взялся этот уродец? Он же в злобе своей на весь белый свет готов принести в жертву хоть всю команду. А его люди, кто потупился, уставившись на палубу, а кто и поднялся на ноги, готовый кинуться в самоубийственную драку, был бы приказ.

— Ладно! — как можно громче, сказал лив. — Всем сохранять спокойствие. Пусть будет жребий.

Он кивнул головой, подзывая к себе главного руса. Тот перемолвился быстрым словом с одним из своих подручных и, медленно ступая, приблизился.

— Не надо ломать комедию, — очень тихо — так, чтобы слышно было только им двоим — проговорил Садко. — Мы оба понимаем, к чему дело идет. Жребий на самом деле был брошен еще по отходу с Ладоги. Не тронь моих людей. Высади их на берег, если хочешь, только не убивай. Денег мы срубили много. Так что не стоит брать грех на душу.

— Одним грехом больше — одним грехом меньше, — без тени усмешки проговорил рус. — Ты сам себе выбрал участь.

Кто-то умный как-то заметил: «Есть два типа в народе. В одном преобладает Русь, в другом — Чудь и Меря» [149] . Сейчас, вероятно, преобладала Русь. Садко очень не хотелось, чтобы с ним обошлись подобным образом, ему было страшно. Проглядеть бунт — это преступная оплошность. Вероятно, и на других его кораблях творится то же самое. Хотя, может быть, и нет. Смысл всего происходящего заключается не в грабеже, а в постановке вопроса: а дальше что? Повезет — корабли доберутся до Ладоги, все обогатятся, вспомнят добрым словом богатого ладожского гостя — и заживут долго и счастливо. Только Садка среди них не будет.

Музыкант искал в голове варианты выхода, но кроме резни ничего не находил. Погибать в любом случае. От ножа руса, либо от моря-океана. Нож — это, конечно, быстрее и чувствительнее. Море — это просто страшно, но зато появится дополнительное время. Для чего? Для страданий и ожидания мучительной гибели? Нет — для Надежды.

А щербатый юнец, изгаляясь, кричал про жребии, которые якобы бросали за борт он, рус и Садко. Бунтовщики, однако, никого не подпускали ближе, чтобы народ мог убедиться в справедливости слов уродца.

По обычаю необходимо было пройти это сомнительное испытание и во второй раз.

Команда угрюмо молчала, да и что тут скажешь, коль после борьбы со штормом на ногах еле стоишь. Но самый весомый аргумент в пользу молчания — нож в рукаве у руса.

— Перо мне и пергамент! — почти закричал лив. — Завещание буду писать.

Прыщавый приказчик и тут подсуетился: извлек из запасов упомянутые предметы, но протянул их почему-то главарю русов. Тот, не рискуя приближаться к музыканту, чьи бойцовские навыки ему были известны, бросил все это к его ногам.

Чернильницы не хватало, но Садко не стал заострять на этом внимания. Занозил пером палец и, пользуясь кровью, скупо выступившей на нем, написал несколько слов.