Все учащиеся должны принадлежать к одному сообществу, все должны быть членами одного студенческого союза. «Лишь в благородной любви и в великой мысли об общем, всеобъемлющем отечестве, об общем немецком родительском очаге немец может чувствовать себя великим и готовым на любое геройство».

«Особенная» часть рассматривала прежде всего внутренние отношения студенческого союза: старшин, комитет, их избрание, обязанности и права, сочленство, собрания, наказания — денежные и наказания чести — оскорбления и их улаживание, празднества, залы для фехтования и обязанность фехтовать, устанавливала затем отношение членов студенческого союза к непринадлежащим к ним университетским товарищам, к землячествам, орденам и т. д., содержала определения о членских взносах, составлявших один процент годового, указываемого под честное слово оборота и т. п.

В роковой голодный 1817 г. в протестантской Германии, соответственно глубоко религиозному характеру времени, с большим усердием праздновался трехсотлетний юбилей Реформации. Великое событие вызвало всеобщее одушевление и «радостное чувство благодарной гордости». Гете также пел в те дни: «Я в искусстве и науке буду, как всегда, протестовать». Этим настроением был охвачен и студенческий союз. Мысль превратить празднование Реформации и годовщину Лейпцигской битвы в одно великое торжество братания немецких буршей в Вартбурге, использовать прекрасное двойное празднество для распространения и укрепления представленных студенческим союзом идей отечества, свободы и чести, мысль эта впервые появилась в гимнастических кружках Яна, но затем тотчас была подхвачена и осуществлена Иенским студенческим союзом.

11 августа 1817 г. он обратился к учащимся протестантских немецких университетов с приглашением принять участие в разнообразном праздновании памяти Лютера 18 числа «месяца победы».

Призыв встретил в немецком студенчестве всеобщее сочувствие. И кто бы, действительно, не пожелал принять участие «в таком празднестве, которое имело прекрасный повод, такую чудную цель и такое священное место, в празднестве, какое еще никогда не справлялось и какое, пожалуй, скоро не пришлось бы снова справлять!» Из большинства высших учебных заведений в Йену поступили восторженные заявления.

Гиссенские бурши писали: «Но и относительно того вы, без сомнения, с нами согласитесь, что при таком празднестве, при воспоминании о столь славном деянии свободного духа, особенно громко должно раздаться мощное слово, произнесенное во имя отечественного и во имя объединения в нем. Поэтому мы того мнения, что никто, кто чувствует себя к тому призванным, не должен быть удержан ни прежними распоряжениями, ни чем-либо иным от того, чтобы в публичной речи сообщить, что он знает. Да благословит небо наше общее стремление образовать народ, который — полный добродетелей своих отцов и братьев — устранит посредством любви и согласия их слабости и ошибки». Лишь Ростокский студенческий союз считал себя вынужденным вследствие истощения кассы рассматривать свое участие в «прекрасном празднестве» как pium desiderium. Из Грейсфальда ответа не было получено. Можно предполагать, что приглашение туда не дошло.

Уже 16 октября со всех концов страны в Эйзенах стали стекаться с дружными, веселыми песнями бодрые студенты, передвигавшиеся по обычаю гимнастов в большинстве случаев пешком, с маленьким ранцем на спине. «Каждая новоприбывшая группа приветствовалась уже у ворот с бурной радостью, после чего ее проводили в Rautenkranz , где она должна была перед юбилейным комитетом поклясться в течение трех дней не нарушать городского спокойствия».

Наступило утро 18 октября, ясное утро солнечного осеннего дня. При звоне церковных колоколов на базарную площадь собралось около 500 студентов, большей частью в черных сюртуках; они разукрасили свои шапки дубовыми листьями и построились в шеренги для «священного шествия». Под звон колоколов и праздничную музыку они двинулись в половине девятого в путь. Впереди шел бургфогт Шейдлер со студенческим мечом и четыре бургмана, которые должны были смотреть за порядком и спокойствием. Затем шло союзное знамя, которое нес граф Келлер и которое было окружено стрелками — знаменосцами. За ними следовал комитет и, наконец, бурши — «пара за парой, много красивых германских богатырских фигур, некоторые с окладистой бородой, что у трусливых душ считалось уже знаком преступного образа мыслей. У всех лица сияли радостью; это было счастливое самозабвение молодости, которая еще может совершенно уйти в наслаждение моментом, они чувствовали себя так, как будто впервые поняли всю прелесть родины». Тихо и серьезно шествие поднялось в Вартбург и вступило в рыцарский зал, украшенный дубовыми листьями и еловыми ветвями, в то помещение, с которым со времени веселых дней миннезингеров связано огромное множество возвышающих душу воспоминаний. Когда замолкла песнь Лютера, Люцовец Риманн из Ратцебурга, с железным крестом на груди, произнес торжественное слово. Оно в «патетических, высокопарных фразах» превозносило деяния Лютера и Блюхера и оканчивалось напоминанием об обязанности союза «стремиться ко всякой человеческой и отечественной добродетели». После пения песни «Теперь благодарите все Господа!» и приветственной речи профессора Фриса из Иены собрание отправилось во двор бурга и разбилось здесь на кучки, пока в 12 часов не начался обед. Он состоялся в зале миннезингеров и прилегающих к нему комнатах, продолжался до 2 часов и объединил в общем веселии около 700 участников празднества. Затем собрание вместе с Эйзенахским народным ополчением направилось в городскую церковь. По окончании торжественного богослужения бурши и ополчение прошли на базарную площадь, пели песни и заполнили время до вечера гимнастическими играми и интимными разговорами.

Когда смерклось, все снова собрались на базарной площади и прошли оттуда длинным факельным шествием с музыкой к Вартбургу, на вершине которого народное ополчение зажгло 18 громадных костров. Бурши сомкнулись вокруг высоко пылающих огней в кружок и стали веселить свои сердца, переполненные самым возвышенным идеализмом, пылкими ариями студенческих песен и воодушевленными словами праздничных ораторов.

В то время как огни еще горели и большинство буршей собиралось уже возвращаться в город, в праздник внезапно вмешалась маленькая крайняя партия. Их предводителем был студент Массман из Берлина, «очень скромно одаренный молодой мечтатель, самая спутанная голова из всех неистовых (Berserker) в тесном кружке Яна». Он внезапно выступил вперед, весьма вероятно, вследствие полученного от турмейстера поручения, который не мог пропустить прекрасного случая для какой-либо шутовской проделки, и предложил присутствующим поглядеть, как, по примеру Лютера, победное пламя обращается в адское пламя для известных ненавистных писателей. Между тем его единомышленники притащили несколько тюков макулатуры, старые проповеди, рыцарские романы и т. п., купленные ими у одного эйзенахского книгопродавца. Эти пакеты, снабженные крупными черными ярлыками, на которых можно было прочесть названия проклятых писаний и имена их авторов, должны были изображать подлинные сочинения. «Насаженные на навозные вилы, сочинения изменников отечества полетели при бушующих криках в адский огонь». В заключение пылающему пламени были преданы корсет, «роскошная патентованная коса» и «полномочная капральская палка», чтобы огонь уничтожил и пожрал «фланговых солдат строгого исполнения формальностей, позор серьезного, святого военного звания». Эта любопытная сцена закончилась песнею. С криками «Да погибнут», адресованными против «позорных сторонников Шмальца», члены судилища разошлись. Народное ополчение пришло звать буршей в город, где во имя гроссгерцога была произнесена здравица. Большинству участников эта неопасная сцена сожжения представилась лишь пустячной сатирической игрой.

На 19 октября было назначено общее собрание буршей для обсуждения и примирительного разрешения возникших за последнее время спорных вопросов. После этого празднество должно было закончиться общей торжественной трапезой. Поэтому 19 октября все студенты, принадлежавшие к студенческому союзу, вторично отправились в Вартбург наверх в рыцарскую залу. При господствующем воодушевлении примирение скоро состоялось. Среди многочисленных решений, которые еще были приняты здесь, самым замечательным было: подготовить для вербовки новых участников издание в Иене студенческой газеты.

Вечером бурши распростились друг с другом в грустном и вместе с тем радостном настроении. Для многих в позднейшие годы воспоминание о весело проведенных днях сияло, как «майский день юношеских лет».

В общем, Вартбургское празднество было невинным и веселым торжеством. И как, действительно, было важно, что в это время необузданных, бурлящих порывов, юношески возбужденных страстей хоть раз была нарушена граница спокойной рассудительности! Во всяком случае «Огненный суд» не стоил того, чтобы придать ему трагическую окраску. Тем не менее вскоре поднялся страшный шум по поводу Вартбургского бесчинства. Особенно пылко заговорили голоса в Берлине. К ним присоединились глубоко оскорбленные писатели, произведения которых постигла смерть на костре. В качестве вожака и представителя этого легиона выступил в Берлине известный и пользующийся печальной славой тайный регирунсрат фон Камптц. Он установил состав «преступления оскорбления Величества» и в бурных словах требовал от великого герцога Карла — Августа удовлетворения, утверждая, что кучка «одичавших профессоров и развращенных студентов опозорила классический бург настоящим вандализмом демагогической нетерпимости».