— Сегодня, — сказал садовник, — я покажу вам нечто более интересное, чем обычный букет. Но вы должны поклясться, что не выдадите мою тайну. Клянётесь?

Это было сказано так трогательно и в то же время торжественно, что Таня совершенно серьёзно, без тени шутливости воскликнула:

— Клянусь!

— Посмотрите на эти клумбы, — сказал Харингтон, — Что вы на них видите?

Этот вопрос озадачил Таню.

— Здесь очень много цветов, — недоумевая, ответила она. — Очень красивых и редких цветов.

— Это, конечно, верно. Но вы никогда не присматривались, как посажены эти цветы?

— Я не вижу ничего особенного, — сказала девушка, внимательно оглядев клумбы.

— С земли никто не может это увидеть, — тихо сказал садовник. — Стоя у подножья горы, нельзя увидеть всю гору и составить представление о её высоте. Так и с моими цветами. Отсюда вы видите только красивые клумбы. Но стоит вам подняться на сто метров, как вы сразу увидите огромную пятиконечную звезду, сделанную из розовых и красных цветов на бледнозеленом фоне травы. Я не мог рисковать, поэтому не все линии очерчены достаточно чётко, но никто не ошибётся, увидев мой сад с высоты. Если бы миссис Кросби узнала об этом, она, не колеблясь, выгнала бы меня из одного только страха перед немецкими бомбами. Я и сам вначале немного боялся, но потом понял, что немцам сюда летать незачем, и дал цветам расцвести. И красная звезда, наверное единственная красная звезда на земле английских островов, появилась под солнцем. Я хочу, чтобы русские пилоты, крылатые люди, пролетая вверху, знали, что здесь живёт старый Боб, который гордится советскими людьми и хочет, чтобы они знали об этом. Когда вы приедете к себе домой, в Москву, расскажите, даже не называя имени, о старом садовнике, который нашёл странный способ выразить свои чувства. И ещё скажите, что в Англии много людей, уважающих и любящих Советский Союз, но у них нет такого языка, который мог бы рассказать об этом. Правдивые цветы не подчиняются им так, как мне, а газеты в Англии созданы не для правды.

Голос Роберта Харингтона звучал молодо, глаза горели. Таню глубоко растрогала речь старика, но, как часто бывает в подобных случаях, она не нашла слов для ответа, — все слова казались ей слабыми по сравнению с чувствами Роберта Харингтона.

Таня молча подошла к старику и крепко поцеловала его в щёку. Старик испуганно оглянулся, очевидно боясь свидетелей. Но аллея была пуста. Тогда, чтобы скрыть своё волнение и слёзы, набежавшие на глаза, он повернулся и быстро зашагал по аллее.

— Сейчас я принесу вам букет, мой обычный маленький букет, — сказал он.

Таня пристально всматривалась в огромные клумбы, пытаясь угадать, где проходят линии красной звезды, но обнаружить их не могла. Может, здесь и нет никакой звезды? Ведь Харингтон никогда не летал над садом и не видел то, что создал своими руками. Что ж, всё равно, это ничего не меняет. Так или иначе красная звезда живёт в сердце старого садовника, в сердцах тысяч и сотен тысяч таких же, как он.

Харингтон вернулся с букетиком яркокрасных и жёлтых цветов. Он был спокоен, как всегда.

— Я не могу увидеть звезду, — тихо сказала Таня, — здесь нельзя разобрать линий.

— Она огромна, — так же тихо ответил Харингтон. — Я сам никогда не видел её всю сразу. Могу показать вам один угол.

Он повёл девушку в конец аллеи, почти к самой ограде, повернулся и, протянув руку вглубь сада, сказал:

— Смотрите.

Среди зелёных кустов, листвы и трав, среди массы жёлтых, синих и голубых цветов пробивались две красные линии. Они расходились от угла неожиданно широко и терялись в глубине сада.

— Её можно увидеть только с самолёта, потому что здесь деревья и кусты пересекают линии, — шёпотом сказал Харингтон. — Она ещё не очень яркая, но придёт время, и она расцветёт ярко, так ярко, что её далеко будет видно.

Таня по-новому увидела сад мистера Кросби, и его тишйна показалась ей обманчивой. Она взяла из рук Харингтона букет и медленно пошла по аллее. Слова старого садовника придали ей удивительное спокойствие и уверенность, как будто она получила неожиданную помощь в бою.

В гостиной тем временем продолжалась беседа. Обеспокоенный непонятными ему намёками и странной взволнованностью присутствующих, Рандольф Крауфорд после ухода Тани первый нарушил молчание.

— Может, вы мне скажете, мистер Кросби, что именно я разбомбил? — спросил он довольно дерзко.

— Конечно, скажу, — с горечью ответил Кросби. — Вы разбомбили своё собственное счастье, мистер Рандольф Крауфорд.

— Ничего не понимаю, — сказал Рандольф в полной растерянности и оглянулся, как бы прося защиты у Джен. Но Джен молча стояла у стены. Вместо неё заговорил Сэм Гибсон. Он спросил, можно ли ему быть вполне откровенным, и, получив утвердительный ответ, вынул из кармана пиджака аккуратно сложенную карту.

— Сейчас я вам всё объясню, мой дорогой лётчик, — сказал он. — Была у вас такая карта?

Достаточно было беглого взгляда, чтобы узнать эту карту. Сколько часов Ральф изучал её перед полётами на Берлин! Ему знакома была каждая отметка, каждый значок на ней. Как могла военная карта попасть в руки Гибсона?

— Да, у меня была такая же карта.

— И на ней были такие же пометки?

— Да, точно такие, — ответил лётчик, увидев синее кольцо вокруг города Риген.

— И город Риген вам было запрещено бомбить? — продолжал Гибсон допрашивать Крауфорда.