– Ладно, пройдусь я, – кивнул он Егору.

– Так, может, сопроводить? – забеспокоился денщик. Больно слаб был еще барин.

– Нет, один пойду.

Иван надел камзол, взял плащ, шляпу и покинул комнату.

Хоть жизнь Ивана перевернулась с ног на голову всего за каких-то два дня, хоть пережил он страшные потрясения, позорно проиграв дуэль, оказавшись под ужасным подозрением, став свидетелем собственной казни, лишившись имени, оказавшись вдруг на службе в Тайном сыске, столкнувшись с предательством – все это не застило в душе нашего героя свет разгоравшейся любви к Варюше Белозеровой. И сейчас, оказавшись вдруг без дела и без контроля своего нового начальства, он почувствовал такое душевное томление, что не смог оставаться более в душной комнате. Самойлов вышел на улицу и без какой-либо ясной цели, не отдавая даже отчета, пошел именно в ту сторону, где находился дом Белозеровых. На ловца и зверь бежит – пройдя всего несколько домов, возле торговых рядов он вдруг увидел ту, которая занимала сейчас все его мысли. Варенька была с сестрицей и прислужницей, они стояли возле хлебной лавки и оживленно торговались с булочником. Первой Самойлова заметила Софья, она лучезарно улыбнулась ему и дернула Варвару за рукав.

Та оглянулась и тоже заулыбалась, показав белые зубки. Иван подошел к девушкам и учтиво поклонился. Он с трудом сдерживал волнение и не знал, как начать разговор. Варюша сама заговорила с ним:

– Нынче вы не в мундире, но я вас узнала, сударь! – игриво начала она.

– Это уже и не я, – растерянно ответствовал Иван.

– А кто же? – засмеялась девушка.

– Я и сам не знаю. – замялся наш герой.

И вправду, как тут в двух словах объяснишь все, что случилось с момента их последней встречи на ассамблее.

– Все так таинственно, – еще пуще развеселилась Варенька. Потом вдруг вспомнила новость, о которой судачили все знакомые и которая давеча сильно взволновала батюшку. – А вы слыхали о Фалинелли? Говорят, с ним беда приключилась.

– Приключилась, – уклончиво ответил Самойлов.

Ему совсем не хотелось говорить на эту тему, потому как чувствовал он, что о косвенной причастности своей к судьбе итальянца распространяться пока не следует.

– И что один офицер убил его ночью! – вставила Сонечка, делая страшные глаза.

– Знаете… – начал было Ваня, но его прервал властный окрик из подъехавшей кареты:

– Самойлов!

Ушаков выглядел очень недовольным, и Иван поспешил откланяться:

– Прощайте! – сказал он сестрам и торопливо направился к карете.

Девушки растерянно глядели ему вслед.

– Что-то с ним не так. – задумчиво сказала Софья.

– Да, похоже, он не в себе, – подтвердила Варенька.

А как еще это можно было понять?

Ушаков и впрямь рассердился: он такой спектакль разыграл, чтобы сохранить Самойлову инкогнито, а этот простак решил, что может запросто разгуливать по улицам и болтать со знакомыми! Да еще с какими!

– Ты что это, братец, ума лишился? Тебе теперича не следует лицо свое выставлять каждому встречному! – Да как же объяснить этой горячей голове, что не в бирюльки играем? На кон поставлена жизнь, и не только Самойлова. – Беда у нас, – резанул Ушаков, – дружка твоего зарезали ночью в крепости. Допрашивать некого!

Иван вспомнил усатое лицо Вожжова – гордое и довольное, когда награду получали из рук Меншикова, и разъяренное во время поединка в доме Фалинелли – и кисло стало у него на душе. Остаток пути молчали. Андрей Иванович не пожелал более делиться соображениями, Самойлов же погрузился в тяжелые воспоминания.

Картина, что открылась им в камере Вожжова, была невеселой. Пленник лежал поперек койки, белая рубаха его в области сердца была густо замарана кровью.

– Ну что, милейший, – сказал Ушаков, глядя на Ивана, – вот тут и понадобится твоя сметливость. Что скажешь?

Они подошли к покойнику и осмотрели его. Самойлов отогнул край окровавленной рубашки и обнаружил на груди Вожжова небольшую колотую рану с четкими краями.

– Отменно сработано, – мрачно заметил Андрей Иванович.

Дух в камере был довольно тяжелым, и Ушаков прикрывал нос большим надушенным платком – хоть по долгу службы бывать приходилось во всяких местах, терпеть зловоние казематов случалось нередко, все же высокое положение начальника Тайного приказа позволяло ему держаться манерно и оберегать себя от лишних тягот.

– Следов никаких… И замки целы! – продолжал он, оглядывая помещение.

Вошел Туманов и доложил:

– Ваша светлость, караульного доставили!

Двое драгун ввели испуганного солдатика со связанными руками.

– Этот? – смерил его взглядом Ушаков.

– Так точно, – ответил Туманов.

– Говоришь, всю ночь за дверью простоял? Никто не входил и не выходил?

– Богом клянусь, никто, глаз не сомкнувши стоял, – поспешил побожиться караульный.

– А к запертому рабу божию, значит, архангел с небес спустился? – усмехнулся Ушаков. – Вышиб ему дух и опять вознесся, так, что ли?

– Не ведаю я, – пролепетал солдатик.

– На дознание его! – приказал Андрей Иванович.

– Не губи, батюшка, не губи, – в ужасе закричал караульный. Его поволокли уже к выходу, а он все вырывался и кричал: – Не ведаю я, Христом богом клянусь, не ведаю!

Самойлов меж тем также оглядел все вокруг и заинтересовался небольшим люком, прикрытым решеткой, что виднелся посередь камеры.

Вонь от него шла невыносимая, однако величина его позволяла пролезть не слишком крупному человеку. Пятна крови и несколько влажных следов возле решетки подтвердили догадку сыщика: