Шрифт:
– На девятый километр, – велел он, садясь в карету.
Недреманное око ничего не сказал, только головой покачал: на отдыхе, мол, неймется! Но как премьер-министру лично не глянуть на кровные бюджетные денежки?
На девятом километре, ведущем к Балтийскому морю, еще с конца закончившегося века бесконечно достраивался лучший в Европе, как утверждали военные, под тем же номером форт.
Форт был секретнейший. Штатского самонадеянного господина в лицо, конечно, никто не знал. К воротам побежал полковник Приходькин, но ведь он тоже был в штатском, вдобавок и удостоверение полицейское – не воинское же. Спор у проходной начался. Покряхтев, Столыпин вышел из кареты и подступил к начальнику форта; тот был при полной полковничьей форме. Возмутило то, что гербовым удостоверениям веры нет, а рядом бродят какие-то пастухи и рыбаки. Пойди разберись, кто настоящий рыбарь, а кто, может, и шпион, свою рыбку в мутной воде выискивает. Нямунас бурлил и в самом деле был мутен. Гневался! На кого только?
Столыпин не был военным, но ему приходилось и с главными генералами вести споры. Тут церемониться нечего.
– Господин полковник! Открывайте ворота! С вами говорит председатель правительства, к тому же министр внутренних дел. Шпионов ищите во-он среди тех бездельников! – указал он на зашедших под самые пулеметные гнезда рыбаков.
Полковник опешил, но только на минуту:
– Столыпин?..
– Его высокопревосходительство Столыпин, – поправил премьер. – Извольте так выражаться. – Я имею право осмотреть форт, на который сам же и выделяю деньги.
– Но ваше высокопревосходительство?!.
– Без всяких но!..
Трудно сказать, чем бы закончился спор с упрямым полковником, не приди на помощь серая полицейская карета, там ведь не рядовые сидели, а полковники да майоры во главе со здешним полицейским начальником. Он козырнул Столыпину и сердито наскочил на упрямца.
На каком языке он, здешний литовец, разговаривал с подполковником – можно только догадываться, но ворота вдруг распахнулись. По бокам их встали оба начальника с рукой у виска.
Столыпин отдал легкие поклоны направо и налево и сказал своему полковнику, что хочет пройтись один.
Недреманное око, конечно, нарушал инструкцию генерала Герасимова, но что оставалось делать? Столыпин уже входил в ворота.
Форт, надо сказать, был расположен хитро. Если военные, как всегда, не перехитрили самих себя. Это было угрюмое с виду – не дворец же – серо-бетонное двухэтажное сооружение. С юга оно было закрыто высоченной толстой стеной, со многими сторожевыми башнями. На северной части – уходящие глубоко под землю и даже под реку необоримые для любых снарядов казармы, складские и оружейные арсеналы. Несмотря на отсутствие здесь крепостной стены, северная оборона представлялась более удачной, замаскированной. Подпруженный Нямунас подходил одним из своих рукавов к самому основанию крепостного бетона. Здесь бился постоянно зашлюзованный водопад. Видимо, было рассчитано, чтоб не замерз и зимой, не подпустил по льду нападающих. А над самой верхушкой водопада, издали неразличимые, высовывались из бетонных гнезд стволы пулеметов.
– Н-да… – сам себе сказал невольный инспектор. – Кажется, не все деньги разворовали…
Он уже с добрым чувством пожал руки здешним полковникам и со своим управляющим поехал в Колноберже.
На подъезде вышел из кареты и громко оповестил остававшиеся без призора окрестности:
– Ну, здравствуй, Крутой Брег!
Вот так, на русский лад. Но здесь-то его не обвинят в национализме?
IX
Столыпин с удовольствием видел, что не ошибся в своем управителе. В прошлом университетский бузотер и недоучившийся студент, Микола не жил в барском доме, а занимал со своим семейством флигель, впрочем, тоже неплохой, но когда Столыпин ступил на порог своего дома, ощущение было такое, что хозяева никуда и не уезжали. Просто вышли погулять или укатили к соседям. Везде чистота и порядок. Все на своих местах. Мебель как стояла, так и стоит, тщательно протертая от неизбежной пыли. Ковры, шторы, гардины – будто и не было зимы. Картины, портреты – в первозданной свежести. Бюст генералиссимуса Суворова точно под портретом последнего адъютанта – Александра Столыпина.
– Ну, здравствуйте, други! Отдайте и мне приказ, как обустроить несчастную Россию, довести начатые реформы до конца…
Но больше он на этот раз общался с другим сыном прадеда Алексея Емельяновича – Аркадием, троюродным братом. Наверно, не случайно взгляд то и дело останавливался на лице этого родича. Друг Сперанского, один из главных проводников его незавершившихся реформ. Тайный советник, обер-прокурор и сенатор – при всех своих чинах, не жалел ли Аркадий Столыпин, что шеф его, главный сподвижник молодого Александра I, в дальнейшем вынужден был наблюдать, как отходит государь от реформ и, по сути, предает своего сподвижника? Странная аналогия напрашивалась…
Столыпин думал о катившихся под откос помыслах Александра I. Но спорил-то с Николаем II. Неужели цари все одинаковы? Появляются на свет как спасители страны, ищут и принимают к груди таких же спасителей-сподвижников… Сперанских или других… а потом все начатое бросают в грязь, вместе с доверившимися им сподвижниками…
Может, и загрустил бы Столыпин от этих мыслей, да примчалась на заляпанной в весеннем беспутье тройке дочка Маша, теперешняя Мария фон Бок, и с порога бросилась на шею:
– Па, как я рада, что ты приехал!
– А зятек?..
– Не сердись на него. Простудился на тетеревиной тяге и лежит в постели. Ради тебя хотел было подняться, да я запретила. Заночуем, а утром в Довторы? Наше хозяйство посмотришь.
Отец любовался рассудительной и хозяйственной дочерью.
– Конечно, поедем. Хотя всего на четыре дня выбрался. А надо и свое хозяйство осмотреть, и соседей навестить, чтоб не обижались.
– Не обидятся. Осматривайся. А я пока переоденусь да маман здесь подменю. Без хозяйки-то – дом сирота?..