Обер-ефрейтор посмотрел на часы. До начала наступления оставалось ещё полтора часа. Нары напротив, на которых спал Линдеман, были пусты. Быть может, он ушёл на коммутатор?

Снаружи было свежо, и воздух показался Зеехазе похожим на тот, что был дома, в горах между Шпрее и озером Дамезее. Стараясь не шуметь, Зеехазе вышел из бункера. Слева чернел бронеколпак бункера, а справа… Что же там такое справа? Нечто похожее на силуэт косули. Да, конечно, это косуля. Она забрела сюда в поисках пищи.

Эрвин Зеехазе инстинктивно прислушался, как заурчало у него в животе: хотелось есть. Обив снег со штанин, обер-ефрейтор смачно выругался и направился в бункер, где должен был находиться Линдеман. Тот действительно оказался там. Он возился с рацией, которая завывала на все лады.

Оба закурили.

— Ты чего тут торчишь?

— Не говори много, а то я сейчас проверяю средства связи, услышать могут. Помолчи!.. Сверка часов! — проговорил он в микрофон. — Через десять секунд будет четыре часа пятнадцать минут.

В бункере пахло галетами с тушёнкой, солодовым кофе.

«Предстоящая операция всех нас лишила живости и озорства, — подумал Линдеман. — Мы мечемся, как звери, загнанные в клетку. Все объяты страхом, который ходит за нами по пятам и порой доводит людей до паники. Сейчас, когда Восточный и Западный фронт переместились на немецкую землю, опасностей будет ещё больше. И никто от них не застрахован».

Зеехазе, наверное, уже в сотый раз посмотрел на часы: до начала наступления оставалось ещё семьдесят минут.

Дав по радио и по телефонам последние указания, Линдеман подсел поближе к Зеехазе и спросил:

— Что случилось, Эрвин?

— Наш старик надеется только на бога.

Они вышли из бункера на воздух, закурили, прикрывая горящие сигареты рукавами. Кругом была тишина. Ни выстрелов, ни разрывов. Лишь с севера доносился приглушённый артиллерийский грохот. 1-я американская армия наступала западнее и южнее Дюрена. Северо-восточнее Моншау также шли ожесточённые бои.

— Более трёх месяцев назад мы с Генгенбахом решили перебежать на сторону противника, а сейчас сами готовимся к наступлению, — тихо произнёс Зеехазе.

— А если нам использовать эту возможность?

В какой-то миг Зеехазе вспомнил свою жену. Двадцать второго декабря исполнилась седьмая годовщина со дня их свадьбы. Зеехазе захотелось обнять жену, взять на руки маленькую Карин… Он с неохотой отогнал от себя мысли о доме.

— Сделать это сейчас наверняка не удастся. Не успеем мы подумать о переходе на ту сторону, как нас уже вздёрнут на виселицу.

— Дорогой Эрвин, может, ты мне скажешь, как можно сорвать проведение операции «Осенний туман»? Сейчас без десяти минут пять. Через сорок минут она начнётся.

Оба они чувствовали собственное бессилие, понимали, что находятся на неправильном пути, а стрелки часов неудержимо бежали вперёд.

По щекам Зеехазе потекли слёзы. Он вернулся в бункер.

Клазен сидел, склонившись над картой. Всё шло строго по плану. Клазен расстегнул воротник.

На часах пять часов пятнадцать минут.

День практически только начинался.

«И почему последнюю метеосводку мы получили в половине второго ночи? В Германии все сейчас, видимо, сидят в бомбоубежищах. Заметили ли жители рейха, что начиная с двадцать четвёртого августа Геббельс практически запретил проведение каких бы то ни было культурных мероприятий? Ни спектаклей в театрах, ни кинофильмов, и лишь германское радио передаёт по всем станциям бравурные марши. И если в порядке исключения сегодня ночью не будет налёта вражеокой авиации, жители рейха могут спокойно спать. Мне кажется, — размышлял Клазен, — в тылу из миллиона хотя бы человек десять прекрасно осведомлены о значении операции шестнадцатого декабря, они знают, что именно здесь двести пятьдесят тысяч солдат, вооружённых карабинами, автоматами, пистолетами, тесаками или штыками, обвешанных противогазами, лопатками, планшетками, в шинелях и маскхалатах, с панцерфаустами, удлинёнными зарядами, минами ринутся в наступление. За спиной в ранце у каждого солдата НЗ, котелок, сигареты, индивидуальный пакет, а на груди припрятано что-нибудь сугубо личное: фотокарточка жены, любимой или детишек, а то, быть может, даже какой-нибудь талисман…

И я вместе с ними иду в наступление. Хорошо ещё, что не в пешем строю, а на машине. Хорошо ещё, что на мне тёплая шинель с меховым воротником и шапка, полученные со склада обмундирования. Перед крупным наступлением хозяйственники развозят барахло на грузовиках, а обычно они болтаются где-то далеко в тылах, укрываясь в воронках от крупных авиабомб. Однако на сей раз мне удалось экипироваться прямо-таки по-барски».

Стрелки на часах, казалось, остановились и уже больше не двигались.

— Установить регулярную радиосвязь! — загремел в трубке голос Линдемана.

— Первая батарея готова?! — рявкнул в свою очередь Клазен в телефонную трубку.

— Готова! — ответили ему.

— Вторая?

— Готова!

— Третья?

— Готова!

— Господин капитан, докладываю: дивизион готов открыть огонь.

Альтдерфер нервно кивнул и, вытерев пот с усыпанного веснушками лба, доложил о готовности на НП полка.

«На вооружении дивизиона имеется восемнадцать самых современных семидесятимиллиметровых орудий, второй и третий дивизионы имеют по двенадцать стопятимиллиметровых гаубиц, а тяжёлый дивизион — двадцать стопятидесятимиллиметровых пушек. Наши восемнадцать орудий ведут огонь по цели номер один в течение тридцати секунд, выпустив по ней за это время сто восемьдесят снарядов. На участке прорыва всего сосредоточено около двух тысяч стволов артиллерии различного калибра! А это значит, что за какие-нибудь тридцать секунд будут выпущены тысячи снарядов, не считая реактивных миномётов», — думал Альтдерфер.