Шенк встретил ее резкими и холодными шутками насчет ее прихотей, ее возлюбленного и уверял, что постарается всячески скорее ее утешить и найти человека, который заставит ее забыть польского графа.

Первые дни Шенк ничего не объяснил Алине, возил ее по разным увеселительным местам, передал много денег на траты по пустякам и просил успокоиться.

И авантюрист снова оказался прав. Через несколько дней Алина менее злобно относилась к нему, повеселела, ездила под густой вуалью по магазинам, скупая всякую ненужную мелочь. Одним словом, красавица вошла в свою прежнюю роль и уже сознавалась, что хотя граф Богдан и милый малый, но сидеть вечно дома, вдвоем, беседуя исключительно о взаимной любви, несколько однообразно…

Теперь ей было веселее! А главное, теперь удовлетворялась другая кровная потребность, другая, владеющая ее существом, страсть – сыпать и швырять деньги. Собрать горсти золотых в кошельки, выехать из дому и, оглядываясь по сторонам, говорить себе: все мое! Оставить горсть в магазине, разбросать другую нищим, рассеять третью незаметно… где-то, кому-то… почему-то… И Алина не думала о том, что эти деньги, быть может, снова взяты с трупа убитого и, во всяком случае, добыты темным путем. Шенк – не Дитрих, чтобы брать деньги под векселя и обязательства. Еще менее думала Алина о том, что эти суммы увеличивают ее долг Шенку, который тяготил ее недавно и вдобавок связывал с ним и лишал свободы.

Наконец Шенк объяснился. Алина узнала, чего он от нее ожидает, откуда придут им счастье, власть и миллионы. В первые минуты Алина подумала, что Шенк сумасшедший и из числа тех, которые разумны во всем, пока не поведают своей сокровенной тайны, или своего великого изобретения, или своей святой цели в жизни… Тогда оказывается, что у человека, на вид разумного, – свой пункт помешательства, и надо его оставить в покое с его болезнью, но исключить мысленно из числа умных, полезных и здоровых людей.

Но когда Шенк пространно, подробно, толково рассказал Алине все, она призадумалась и, наконец, согласилась, что он далеко не безумный.

Дело было трудное, замысловатое, требовавшее усилий, работы, серьезных занятий.

И это единственное, что пугало Шенка: он сомневался в энергии красавицы кокетки, капризной и прихотливой.

Но на этот раз Шенк, к радости своей, ошибся. Оказалось, что Алина, бросаясь с пылкой страстью, с огнем на все новое, неизведанное, страстно отдалась и этой затее Шенка! Отдалась так же страстно, как когда-то музыке и затем Генриху Шелю, потом Ван-Тойрсу и путешествиям, потом, недавно, графу Осинскому. Именно то, что Шенк прятал от Алины первые дни, боясь ее напугать, теперь поглотило ее всю.

Алина сразу упорно засела за работу, с утра до ночи не выходила из дому, едва успевала обедать наскоро, чтобы снова вернуться в свою комнату и снова приняться за дело, чтобы снова улететь сердцем и помыслами в мир, далекий от окружающих ее суеты, пустоты, пошлости и праздности! Этот новый мир, открытый перед ней Шенком, сказочный, волшебный, таинственный, увлекал ее, опьянял…

Шенк хотел только, чтобы она внесла в его предприятие свой разум и сметку, свою ловкость и тонкость ума, а Алина внесла в дело всю свою душу!

– Она, кажется, действительно поверила во все… – ухмылялся Шенк, глядя на работу своей союзницы, от которой в данном случае зависело многое, если не все…

Что же это было? Что выдумал Шенк и что опьянило страстную и восторженную натуру Алины? То же, что многих умных, даровитых ее современников сводило с ума, но без цели и практического смысла… Теперь же Шенк внес и то и другое в занятие Алины.

Современное Шенку и Алине общество, едва разбуженное от тысячелетнего сна и невежества – новыми открытиями в области науки и во всех ее отраслях, – общество, не признававшее уже многого, чем жили в минувшие века, не находившее уже утешения в религии, не находившее смысла и удовлетворения в обыденной, простой обстановке, бросалось с верой и жаждой на новое таинственное, «не от мира сего», но владеющее миром…

Сведенборгианизм, иллюминатство, различные виды одного и того же чудачества – были уже чуть не новой религией для праздной, изнеженной и от скуки разочарованной части этого общества.

Шенк догадался, разглядел, понял и уверовал… в тот всемогущий рычаг, которым он повергнет, как захочет, сотни и тысячи людей, убаюканных праздной роскошью и однообразной обстановкой жизни.

Примеры удачных опытов были у него и в памяти, и на глазах. Люди далеко не даровитые и не особенно искусные делали чудеса – в смысле обманной наживы и колдовством дешевым и грубым – собирали «дань с людского простодушия» более успешно, нежели он в игорных домах. Он брал все-таки с трудом, с усилиями, иногда с опасностью для жизни и с постоянной опасностью для своей личной свободы.

Эти же баловни судьбы не трудились, как он. А правительство и власти всех стран относились к ученым патентованным мошенникам благосклонно или же равнодушно. Во всех больших центрах люди эти процветали.

Замысел Шенка был уже давно решен мысленно, но он решил, что, для того чтобы довести это дело до высшей степени совершенства, нужно соединиться двум личностям: умной и образованной женщине, непременно красавице, говорящей на многих языках, воспитанной не хуже придворных дам, и затем мужчине, умному, смелому, энергичному и готовому на все… способному холодно идти на всякое преступление… Такие два существа, слившись воедино для такого общего дела, и составят собою прообраз сатаны.