Так и только так это почему-то виделось ему ранее, а вот наяву... Проклятый мандраж хоть и заметно схлынул, но действовал по-прежнему четко, безостановочно, исподтишка, будто легчайшим молоточком без труда выбивая необходимые соединительные детальки из воображаемой бойкости. Как следствие, речь не струилась накатно, ручьем, она исходила с легкими как бы заиканиями, и даже подчас с коротенькими остановками.

И вот как раз во время одной из таких остановок Гуров внезапно и вставил первый раз деликатно, вкрадчиво своим приглушенным мягким баритоном:

– - А позвольте-ка я вас сейчас перебью.

Сказал он это очень мягко, словно и впрямь испрашивая разрешения, но! И как же ты" не позволишь? Подобная роскошь в мини связочке "преподаватель-студент" весьма чревата для последнего... Пришлось тормозить, разворачивать. Ответ, разложенный внятно по полочкам памяти, разломился на части. Поневоле пришлось перейти к подробным пояснениям, и в первый раз чисто внешне это выглядело вполне убедительным. Выслушав внимательно до конца, не прерывая, Гуров любезно кивнул:

– - Продолжайте далее! -- и вот тут...

И вот тут впервые обнаружилось самое страшное.

Эта непредвиденная ранее в воображаемых идеалах внезапная остановка привела в итоге к убийственному результату. Не дуалист, человек уравновешенный с железной выдержкой и прекрасной механической памятью, конечно, легко бы справился, немедленно продолжил, однако Игнат... Полнейший антипод в этих смыслах, он вдруг осознал с непередаваемым ужасом, что просто не помнит! -- не помнит, на чем остановился ранее.

В отчаянии он напряг до упора подвластную внутреннюю энергию, начал лихорадочно перебирать, восстанавливая по крупице сказанное ранее, однако проклятый дуализм, ехидно посмеиваясь где-то там внутри, легонько этому препятствовал. Пока! -- пока еще очень легонько, после довольно продолжительной неприятнейшей паузы Игнат, все-таки, продолжил далее, но теперь как-то еще более неуверенно, с более частыми коротенькими остановками.

И уже очень скоро:

– - А позвольте-ка я вас сейчас перебью, -- последовало вновь теми же мягкими вкрадчивыми интонациями.

И это: "А позвольте-ка, я вас сейчас перебью", -- продолжилось по ходу ответа и далее раз за разом с убийственной безжалостной ломкостью. С каждым разом отвечать уверенно становилось все сложнее, все сложнее с каждым разом было вспомнить, на чем же он остановился прежде. Все напряженней, отчаянней с каждым разом виделись в своем собственном представлении паузы. А когда во время одной из таких затянувшихся лихорадочных пауз Гуров вдруг резким движением раскрыл его зачетку...

"Ну вот, теперь и точно триндец! -- пронеслось мгновенно в суматошном мозгу. -- Теперь уже и трояки увидел".

Тут-то и начался сущий кошмар. Чаша самообладания внутри переполнилась, торжествующий дуализм опрокинул безжалостно последнюю препятствующую перегородку, неудержимо завластвовал. Сумбур и сумятица нахлынули яростно, превратили безвозвратно Игната в нечто совершенно неуправляемое, отражающее удары единственно на инстинктах, порой совсем невпопад, когда мысли, рассудок и всякая логика уже позади.

Игнат не в состоянии сейчас вспомнить подробностей дальнейшего. Он только помнит, как стремительно рухнуло вниз, когда казалось, что уже все позабыл, даже то, что отработал почти наизусть. Когда силы иссякли, и этих сил просто не было внутри более, чтобы вспомнить хоть что-то. Он помнит и полное безразличие, такой момент, когда обломилось с концами, когда хотелось единственно бросить к чертям, замолчать и... будь что будет, лишь бы поскорее закончилось.

Это был конфуз, это был провал, это было фиаско. Это теперь читалось явственно на бледном озадаченном лице Гурова. Мельтешило внутри и свое с раздирающим чувством:

"Раззявил рот! Замечтал сразу в дамки, а тут... фиг вам, извините".

Однако и окончательного решения еще не было. В тоже время Игнат видел и задачу на интеллигентном, умном, "ученом" лице напротив, и задачу весьма непростую:

"С одной стороны, вроде, с оценкой полнейшая ясность. Последние пять минут ответа настолько обрушили, смазали, что нет и малейших сомнений. Да и зачетка, что настежь теперь на виду любые сомнения рушит.

Но.

Во-первых, этот чересчур смелый студент постоянно был на лекциях. Он постоянно сидел впереди, частенько и очень толково подсказывал (Гурову тоже была свойственна подобная форма ведения лекции). У этого студента были прекрасные оценки на практических, листок с оценками этими также лежал на столе.

И наконец... наконец.

Он отвечал без подготовки.

Почему-то сейчас это обстоятельство виделось малозначительным, третьестепенным, но есть! -- есть же правило. Пускай оно и неписано, но оно есть".