Власть коса серьезная, а в иные времена на наших просторах и ломовая, когда на любые приемы статья. Но времена-то теперь были другие. На сей раз коса нашла на кремень в монолит сплоченный, причем сплоченный на некоем бессознательном уровне. Ведь не собирались же вместе, не создавали союз, не произносили пространных речей, мол: "Надо держатся ребята! А то дашь слабину ты да он, облапошат машинкой, а тогда и до всех доберутся".

Таких собраний не было, об этом даже не говорили между собой много. Зато каждый в отдельности в своем кружке старших держал оборону железную. И, как итог, несмотря на любые страшилки, через несколько лет даже в самой захолустной деревеньке местные парни говорили с гордостью городскому залетному моднику:

– - Думаешь, один такой делавой будешь?.. У нас тут тоже хипаки есть!

Молодость победила в итоге, и как казалось тогда навсегда. Но... нынче моды другие, и где, где вы теперь "хипаки"?

Длинноволосая мода пришла в поселок, когда Игнат в восьмом был. Как и обычно, первым "напустил на уши" здешний всегдашний зачинатель моды Генка-Артист, и тотчас подхватили другие. И сходу старшие начали бой; с первых мгновений и все последующие годы каждый юный житель поселка ощущал незримо этот бой, это постоянное давление старших. С самого начала было видно, что длинные волосы в представлении старших есть очевидное внешнее доказательство глупой желторотости юной: ага, мозгов еще нет, ничего и придумать умнее не могут, как только волосы на уши напустить. Но ведь и молодость видит себя наверху, потому как оценки с грядущих высот, и каждый отыщет в два счета, что и конкретно своим "старичкам" предъявить. Вот если ты умный, положим, тогда почему... в дурачках? Кто ты и что ты, и где твои башли, машины, дома?

Молодость смотрит грядущим, потому что в руках ее время, и много, так много еще предстоит! А, значит, есть шанс сделать лучше, умнее, есть верный шанс превзойти далеко этих ныне таких деловых старичков. Молодость верит, и молодость знает -- мы сделаем лучше, так было и будет, нам видятся сути в делах поважнее, но только не в волосах.

С самого начала этой моды Игнат чувствовал постоянное давление взрослой половины поселка. Косые взгляды на улице, в школе, и дома, и "беседы, беседы"... Начиналось всякий раз, опять же, со взглядов, более пристальных, потом мать молвила, как бы, между прочим:

– - Вчера на собрании школьном. Кто в классе волосатик первейший?.. Горанский! Игнат, ну сколько?.. Сколько можно твердить?

А дальше снова угрозы, вздохи, и просьбы до слез.

И точно так у каждого дома, также каждый у себя дома был "волосатик первейший", и ребята назавтра, посмеиваясь, говорили об этом друг дружке. Казалось, старшие на все готовы, только достичь, словно это и впрямь было в наиглавнейшем ряду. Однако... оставалось по-прежнему.

В университет Игнат также явился в числе самых заметных волосатиков. Здесь чисто внешне атмосфера предстала иной, однако именно чисто внешне. Школьных учителей и родителей рядом не было, что же касается преподавателей... Чувствовалось, чувствовалось однозначно по их взглядам, да и на том же бессознательном уровне, что их мнение относительно нынешней "волосатой" моды вполне совпадает с мнением поселковых старших. Однако говорить об этом напрямую здесь было не принято. Все-таки, студент это не школьник, студент в глазах старших есть человек уже взрослый, пускай и на первоначальной ступени, а указывать напрямую в лицо взрослому человеку на его прическу... Впрочем, людские взаимоотношения представляют из себя сферу весьма специфическую, когда можно ничего не говорить, но при этом очень много сделать, особенно если ощущаешь почти полное всевластие.

Так, в одной из доверительных бесед, описанных в предыдущей книге, в которых Круглова Людмила Петровна "представала совершенно с другой стороны", она вдруг спросила очень вежливо, вкрадчиво, но как об обстоятельстве чрезвычайно важном:

– - И вот что, давно хотела спросить. Когда же вы, наконец, пострижетесь?

Конечно, здесь речь не идет о глубинной первопричине. Глубинная первопричина "избрания" таилась в другом, и мы об этом говорили в предыдущей книге. Но ведь любая реальная житейская основа не состоит из единственно глобального фактора, она имеет устойчивость, прочность только вследствие наличия определенного числа более мелких соединительных сопутствующих деталей.

– - Когда же вы, наконец, пострижетесь? -- спросила тогда вдруг очень вежливо Круглова, но спросила как об обстоятельстве чрезвычайно важном.

И мгновенно охватила значимость, и тут же явились, как следствие, паникерские мыслишки. Но даже тогда, скользя стремительно в пропасть, находясь, по сути, в критическом положении, Игнат устоял. Тем более просто это ему было сделать впоследствии, когда на "механике" добрейший Валентин Дмитриевич, изумленный его прекрасным ответом (после каникул сдает, считай, пересдача та самая!), уже выставив в зачетку хорошую оценку, как бы в припадке деликатного любопытства спросил:

– - А скажите-ка, молодой человек. И впрямь интересно! Когда, ну когда же вы, наконец, пострижетесь?

Тогда это было уже и вовсе плевое дело пропустить мимо ушей. Сорвавшись вниз, но, уцепившись попутно за тоненький кустик отчаянной хваткой, он выкарабкался, и жертвовать столь значимым уже не имело никакого смысла. Игнат продолжал "хипповать", но вот незаметно подкатило время очередной сессии, время первого экзамена.

Предстоял экзамен самому Гурову, экзамен, решавший нынче в глазах Игната так много. Ему, "дуалисту" душевному сейчас виделось просто необходимым добиться желаемого, заполучить прямо сходу победный кураж, заполучить как отдачу за труд и упорство завидный, вдохновляющий заряд. Теперь в глазах Игната представлялась важнейшей любая деталь, теперь необходимым виделось положить на алтарь будущей победы абсолютно все.

Г ЛАВА П Я ТАЯ

АВАНТЮРА

В юные годы события происходят впервые, происх о дят впервые на этом некоем базисном уровне глобального Бытия. Потому они и кажутся нам совершенно случайн ы ми, происх о дящими как бы вне какой-либо внятно осязаемой системы. Однако с годами, хорошенько осмотревшись в этом изначальном "незнакомом лесу", а впоследствии и о с новательно его позна в ши, мы начинаем отчетливо видеть во множестве, казалось бы, совершенно разноплановых с о бытий некое принципиальное еди н ство.