И Миль поняла, почему Марина Егоровна, показывая эти узлы, вскользь заметила, что их рекомендуется выполнять только из шёлка, на худой конец — из хлопка. Не поняла лишь, зачем вообще учат такому всех подряд.

— Разве всех? — повела бровью бабушка. — Припомни-ка, у скольких человек хоть что-то получилось?

И Миль припомнила, что из всего кружка эти узлы удалось запомнить только ей. И не только запомнить, но и зарисовать. Остальные в это время занимались кто чем: кашпо довязывали, штору, поясок, бусины в кулон вплетали, болтая впоголоса… А Марина Егоровна, тем не менее, всё распиналась, вздыхая временами. И не замечала, что Миль старательно следует её инструкциям, с каждым занятием совершенствуя свои навыки.

— Для неё ты просто посредственная, но старательная девочка, у которой мало что получается. Она рассказывает всё, что знает, в надежде, что у кого-то проснутся скрытые способности, и он спросит её о запретном, выдав себя — а кто-то хоть заикнулся?

Миль отрицательно качнула головой.

— Ну, вот видишь. Учись спокойно. Она хорошо учит тех, кто к этому стремится.

«Почему не ты?»

— Она в этом сильнее. А учиться надо у лучших. Посмотри-ка, сколько ты от неё уже переняла всего за пару месяцев, а у меня чему научилась? Носки вязать. Правда, хорошие.

Миновал седьмой день рожденья Миль. Этот день они с бабушкой отметили тихо, без застолья и гостей. То есть пироги и варенье на всякий случай были в доме всегда, бабушка озаботилась и большим тортом для возможных гостей, но вообще-то они вдвоём весь этот день гуляли по городу, обойдя столько кафе и выставок, сколько смогли, благо, день выдался замечательно ясный и тёплый. И никто им его не испортил, никто не мелькал в толпе, ускользая от прямого взгляда — чего Миль втайне опасалась.

Бабушка, разгадав её беспокойство, тихо посмеивалась, ковыряя ложечкой мороженое:

— Глупышка, ты ж столько охранных узлов навязала, что от тебя теперь все их чары просто отскакивают. Да всяким недоброжелателям рядом с тобой и находиться-то невмоготу!

«Но я думала, что у меня ничего не получилось!» — нацарапала Миль в блокноте.

Бабушка фыркнула и расхохоталась звонко, как девчонка. Просмеялась и спросила:

— А чего ты ждала — что твои узлы начнут извиваться и сыпать искрами?! — и опять захохотала.

На них оглядывались, но по-доброму, с улыбкой. Мужчины посматривали на бабушку заинтересованно, но никто не подходил, видимо, останавливало присутствие ребёнка. И Миль задумалась: а сколько, собственно, лет Марии Семёновне? Это она, Миль, знает, что эта женщина — её бабушка, а если об этом забыть или не знать — на сколько она выглядит? Особенно, когда вот так веселится, когда сверкают её тёмные глаза, розовеют от смеха щёки (на которых, кстати, ни одной морщинки), вьётся по спине тёмная прядь, выбившаяся из тугой косы (без седины), сильные прямые плечи гордо несут изящный изгиб шеи, чью длину подчёркивают, покачиваясь, ажурные серьги… Когда она, смеясь, запрокидывает утяжелённую косой голову и видны ровные белые подковки зубов… Не девочка, нет, но — зрелая красивая женщина.

«Плевать, не хочу знать, сколько ей лет. Она прекрасна. Пожалуй, даже красивей мамы», — на какой-то миг эта мысль кольнула угрызеньем — мама всегда была вне конкурса — но Миль тут же отбросила всякие угрызения и продолжала любоваться своей бабушкой. Мама… её нет и никогда уже не будет… а бабуля — рядом, и надо жить и радоваться. Миль не виновата, что хочет жить. Разве это плохо? И Миль не забыла маму, хотя помнить её — больно.

Вечером Миль перебрала свои узлы, встроенные в разные вещицы и вывязанные отдельно, тщательно их рассмотрела, чуть ли не обнюхала — ничего особенного, нитки как нитки. Наверное, она не так смотрит. Заглянула в свой альбом, где на первой странице крупно было написано: «Макраме». Задумчиво перевернула было страницу… и торопливо вернулась к началу: надпись была сделана как бы поверх другой, и эта другая надпись гласила: «Узлы Власти. Способы изготовления. Условия применения».

Ничего подобного Миль не писала! Она потому и заучивала наизусть все инструкции, что боялась: найдёт кто-нибудь непосвящённый, наплетёт чёрт-те чего и будет всем «счастье»! Но Марина Егоровна диктовала именно это. И написано будто рукой самой Миль…

Сердце у девочки ёкнуло и провалилось не в пятки, а до самых кончиков пальцев на ногах. Обмирая, она перевернула страницу. Вот рисунок узла. Вот надпись: «Узы верности.» Всё как и было.

А вот чего не было — проступающих из-под рисунка слов: «Вяжется из простых узлов и любых ниток. Если эффект требуется постоянный, нить следует брать прочную, можно проволоку или полимер. Нить пропитывается любой субстанцией суггеренда. Обратим. Способ обращения стандартный…»

Миль обомлела. Она этого не писала!

Торопливо пролистав, обнаружила, что подобное безобразие творится на каждой странице, и, схватив альбом, побежала, естественно, к бабуле. Не то разбираться, не то за утешением.

— Ну, и что случилось? — сразу же спросила бабушка, едва увидев перекошенное личико любимой внучки. — Твой рабочий альбом? Что с ним не так? Ну-ка, ну-ка… И что? Говори толком, — и сунула Миль в руку подвернувшийся карандаш.

Миль недоверчиво смотрела на бабушку, переводившую взгляд с внучки на страницы нашкодившего альбома, и до неё медленно доходило, что бабушка ничего криминального не видит.