Миль против воли улыбнулась. Бабуля кивнула с заговорщицким видом.

— Дальше совершенствуйся самостоятельно, но не увлекайся. Ладно, сейчас тебе пора. И у меня есть кое-какие дела. После уроков, если хочешь, отметим.

Расцеловавшись, они разошлись. Точнее, это бабуля степенно удалилась. А Миль козой ускакала: у неё внутри всё бурлило и пузырилось, и тянуло если не подвиги, то на приключения. Пришлось прикладывать усилия, чтобы не видеть переливы ауры постоянно, это здорово отвлекало. И видок у Миль был при этом заметно неадекватный. Настолько, что учитель поинтересовался, а не больна ли она. И не лучше ли ей вернуться домой и вызвать врача. Миль поспешно отнекалась — мало ли какие планы у бабули. Сказано — после уроков, значит, так и будет. Учёба ей, правда, сегодня на ум и вовсе не шла, но скучно не было точно. Серёжка посматривал озадаченно, но Миль сидела с довольным видом и на вопросы не отвечала, только прикладывала пальчик к губам: тихо, мол. И отмахивалась — не приставай. Удивлённый, он отстал, а Миль, как и велела бабушка, продолжала совершенствоваться.

Не видеть ауру было даже сложнее, чем увидеть её впервые, и довольно долго Миль занималась тем, что безжалостно переключала себя с «видеть» на «не видеть» и обратно. От этого, в конце концов, заболела голова, но тут очень кстати случилась перемена, пришлось переходить в следующий кабинет. Миль отвлеклась, да и было, на что: в большом количестве окружённых полями людей постоянно происходили невольные взаимодействия, не все люди хорошо это переносили, энергополя порой конфликтовали до полной непереносимости, люди в таких случаях интуитивно пытались отодвинуться, а когда — и довольно часто — это не получалось, обстановка накалялась, закипали страсти, вспыхивали ссоры, среди детей — особенно легко и быстро. Миль обнаружила поля повреждённые, с участками, разрушенными до полного оголения, их носители

отличались плохим настроением, агрессивным поведением. Такие старались кого-нибудь расстроить, обидеть, даже ударить. И Миль поначалу с огромным интересом наблюдала, как поле обиженного выплёскивает на обидчика сияющие протуберанцы, временно залечивающие провалы его ущербного энергополя, и, чем раздражённее был обиженный, тем мощнее следовал выброс. А ведь не ответить бывает так трудно! Зато как злился агрессор, если ему не удавалось получить желанного ответа! Точно как Никитина до экзекуции в раздевалке. «Зло обладает только той силой, которую мы даём ему», — вспомнилась цитата, которую заставила запомнить бабуля. А дальше значилось: — «Я не даю тебе ничего. Я беру».

На втором уроке Серёга спросил, где это сегодня Никитина.

«Вроде приболела, — написала в ответ Миль. — Спроси у девчонок, кажется, они её в медпункт провожали».

— Да ну её, нет — и хорошо, никто не бузит, а то уже так притомила! — безо всяких сожалений ответил он. — И тут маячит, и в детдоме проходу не даёт.

«А поговорить с ней не пробовал?»

— Почему же, пробовал. Только без толку. Лучше бы и не пробовал.

…Он вызвал одноклассницу на заднее крыльцо детдома, куда бегали курить все, кто курил. Туда же ходили и целоваться — скрипучая дверь не давала никого застать врасплох. Неизвестно, о чём осмелилась мечтать девочка, получив приглашение поговорить. Но можно представить её разочарование и обиду, когда она услышала совсем не то, на что надеялась.

Серёга не мог передать, какую бурю негодования вызвали его простые и понятные слова:

— Слушай, Никитина, отстань от меня. И девчонку оставь в покое, она маленькая, и ничего тебе не сделала, — по-хорошему попросил он.

— Мы всегда с тобой вместе сидели! Пока она не пришла! — взывала к прошлому Ольга. — Кто она такая?!

— Она на мою сестру похожа, — попытался достучаться до понимания мальчик.

— Она не твоя сестра! Это мы — твоя семья! Все наши! А она — родительская!

— Никитина, ты дура? Ты к ней меня ревнуешь? Влюбилась, да? — пустил он в ход тяжёлую артиллерию.

— А если и так?! — не сробела она.

На что он резонно ответил:

— Ну, я-то тебе ничего не обещал. Ты мне тоже как сестра. Но она — маленькая.

— Предатель! — возмутилась она. Он тоже разозлился:

— Да кого я предал?! Сказал — отвяжись, влюбись в кого-нибудь другого! Мне ты не нужна!

— Я не могу в другого! Не могу! — доказывала она, теряя надежду. Он отрезал:

— А я в тебя не могу! И не указывай мне, как мне жить! Я тебе ничего не должен!

— Ненавижу! Ты ещё пожалеешь! Я её убью! — отчаялась она.

— Дура! Точно — дура! — подытожил он. И ушёл, хлопнув дверью.

В общем, очень содержательно побеседовали. Как глухой со слепым. Столь же гордая, сколь и ревнивая, Ольга не позволила себе заплакать, пока не осталась одна, а тогда, думая, что никто не слышит, ревела на том крыльце до самого отбоя. И что характерно, курить в тот вечер никому не приспичило.

Воспоминание было столь живо, что Серёга бормотнул:

— Никогда не женюсь. Они все дуры.

Миль фыркнула.

И оба схлопотали по замечанию.

Никитина не приходила на уроки ещё несколько дней. В классе стало спокойно, насколько это возможно для школы.

У Миль успеваемость снизилась, как никогда. Учителя, жаловавшиеся появлявшейся каждый день в школе Марии Семёновне, получали один ответ: