На этот раз бабуля дождалась, когда провожальщик поравняется с подъездом и окликнула его:

— Простите, вы ведь Сергей Барков?

Сергей споткнулся, притормаживая, он-то собирался быстро пройти мимо. Но выровнялся и ответил:

— Да, я… Барков. А что?

— Вы не торопитесь? Если у вас найдётся несколько минут, приглашаю вас на чашку чая. А то мне как-то неудобно: видимся каждый день, а практически незнакомы. Я, кстати, Мария Семёновна.

Серёжка кивнул, он просто не знал, как ему себя вести — руку пожать, так ему её не протягивали. Поэтому сказал:

— Очень приятно. Только, если вам надо поговорить, то лучше здесь… на нейтральной территории.

— Как угодно. Миль, поднимайся одна, хорошо? Мы тут побеседуем.

Раз бабушка сказала, значит, так надо. Из окна кухни Миль с минуту понаблюдала, как они, присев на скамейку, начали разговор (причём, бабуля внимательно присматривалась к мальчику), а потом занялась своими делами. Когда бабушка вернулась, у Миль уже были готовы письменные домашние задания и закипал чайник. Видя её задумчивость, девочка не теребила бабушку: заварила чай, как бабушка любила — с мятой, накрыла стол в кухне, наполнила чашки… Потом сидела, играя ложечкой в горячем чае, сквозь пар посматривала на рассеянно-сосредоточенное выражение любимого лица, корчила рожи растянутым искажённым отражениям на посуде и смиренно ждала, когда и до неё дойдёт очередь.

Она уже расставляла вымытую посуду по местам, когда бабушка сказала:

— Как ни жаль вмешиваться, но с этой Олей надо что-то делать, она становится проблемой.

«И даже не столько для меня одной, ба. Она портит кровь всему классу».

— Неудивительно, девочка очень страдает от неразделёного чувства. И ей кажется, что причина — ты.

«Ба, ты про Серёгу? Да мне же всего восемь, а ему — двенадцать. Ему по определению должны нравиться девушки с грудью и растительностью, где следует».

— Ну, ему, положим, четырнадцать, а к тебе у него чисто братские чувства. Пока что.

«Тем более Никитиной переживать не о чём!» Потом до неё дошло и она спросила: «Ему — сколько?»

— Он дважды оставался на второй год. В первый раз проболел пол-года, а во второй из-за аварии и гибели всей семьи. У него была младшая сестра.

«Да, он вроде упоминал как-то вскользь… Так чего Никитина бесится? Уж она-то про него всё знает!»

Бабушка вздохнула:

— Натура такая, собственническая. Её предмет должен принадлежать только ей и никак иначе. Возможно, повзрослеет, станет мудрей, а пока она как мачеха из сказки про Золушку: мужчина ей нужен, а дитё при нём — это лишнее.

«Да, мачеха из Никитиной получилась бы классическая!» — хихикнула Миль.

— В общем, придётся тебе принять меры.

«А может, мне перевестись в параллельный класс? Или в другую школу? Или… за другую парту пересесть?»

Бабушка покачала головой:

— Поздно, это не решит проблему, потому что его сердце уже удочерило тебя. Хорошее у паренька сердечко… намается он с ним… — она встала и направилась в свою комнату, внучка поплелась следом, устроилась в уголке дивана. Бабушка села напротив, чтобы видеть её лицо.

«Зато оно у него есть».

— Да, но ведь и у таких, как Никитина Оля, оно есть тоже.

«Каменное, что ли?» — подумала Миль, а бабушке написала:

«Только они это очень тщательно скрывают».

— Пусть так, но ты ей должна быть благодарна, как любому, у кого учишься. А учиться надо постоянно, что бы с тобой ни происходило, из всего делать выводы, во всём искать смысл. И, уж если не можешь её полюбить, то хотя бы пожалей.

«Уже. Но тех, кого она лупит в подвале и за школой, мне жаль как-то больше».

— Таким образом, проблема назрела. И есть лишь три решения: смириться с ней, разобраться с ней, и — рехнуться. Чего хохочешь? А впрочем, хорошо, что тебе весело.

«Извини. Как я могу с ней разобраться? Она уже очень-очень на меня зла. И чем больше я её игнорирую, тем злей она становится», — пожаловалась девочка.

— О, да. Её злоба уже стала силой. Ещё недостаточной для чудес, но уже вполне заметной.

«Я даже издалека чувствую, когда она мне в спину смотрит. Глянь, в платье ещё нет дырки? Амулеты отводят её злобу, но как же достаётся тем, в кого она попадает!»

— Ага, ты заметила, что это практически разряд! Теперь представь, что амулетов больше нет.

«Набросится и порвёт». — Это не вызывало никаких сомнений.

— А коли не достанет, то может сглазить или проклясть — в том случае, если она сильнее тебя. Или если ты ей позволишь. Но ты же не позволишь? Ведь это всего лишь сила, энергия. Которую можно отразить, направить, переключить. Понимаешь?

«Не очень». Догадка брезжила, но неясная. Бабушка пояснила:

— Ты долго растила в ней её злобу. Собственно, это ты её дала. Теперь можешь отнять. Можешь-можешь, не сомневайся. Мы с тобой не зря столько тренировались. Уж раз ты теперь умеешь защищаться, различаешь ауру, которую и я-то не всегда распознаю, то в твоих силах и подключаться к потокам чужой энергии. В идеале — вообще к любому источнику, но с людей снимать излишки проще всего. Поверь мне, — бабушка наклонилась к лицу внучки, — это не причинит ей никакого вреда. Ты ведь не собираешься опустошить её, да пока и не сумеешь. Напротив, ей станет легче жить без её злобы. Хотя поначалу будет, наверное, чего-то недоставать.