«Да, я бил заключенных по указанию Берии, так как он был полновластным хозяином- диктатором. Он давал указания Гоглидзе, тот мне - «крепко допросить». Если Берия дал указание «крепко допросить», то следователи знали, как это делать, и ни я, ни следователи не могли не выполнить этих указаний. Берия сам приезжал на допросы, допрашивал, приказывал дожать допрашиваемых...»

Лаврентий стоял на своем:

Все равно, хотя карательные органы, конечно, не сидели без работы, однако такого безумия, как в 1937-1938 годах, в стране больше не было. В общественном сознании мой приход на Лубянку связывался с постановлением ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 17 ноября 1938 года «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», где прямо говорилось о перегибах в ежовском ведомстве. А после XVII съезда партии реабилитировали немало невинно осужденных людей. Справедливость была восстановлена прежде всего в отношении лиц, связанных с обороной страны. Из тюрем и ссылок вернулись армейские командиры, ученые и конструкторы, посаженные при Ежове: К.К. Рокоссовский, А.В. Горбатов, И.В.Тюленев, С.Н. Богданов, Г.Н. Холостяков, А.Н. Туполев, Л.Д. Ландау.

«Вы же честный человек, зачем Вы оговорили себя?» - спрашивал я в своем кабинете привезенного ко мне из тюремной камеры генерала армии Кирилла Мерецкова.

«Мне нечего Вам добавить, уже имеются мои письменные показания», - ответил тот.

– «Идите в камеру, отоспитесь и подумайте. Вы - не шпион».

На следующий день состоялось продолжение нашего разговора:

«Ну как, все обдумали?»

Мерецков заплакал: - «Я русский, я люблю свою Родину».

Его выпустили из тюрьмы, вернули генеральское звание. Так что невиновных я щадил...

Мерецков у тебя агнцем прямо-таки получается, - захохотал Коба.
– Зачем брехать зря! Ты же присутствовал 2 июня 1937 года на расширенном заседании Военного совета под председательством наркома обороны Ворошилова, где Мерецков топил своего друга Уборевича...

Неправда, я его защищал перед Вами!

Так ты в своих мемуарах написал. Но если познакомиться со стенограммой твоего выступления на том совете, то можно сделать лишь один вывод: Уборевича следует расстрелять только на основании твоей тогдашней оценки его деятельности и личности...

Мерецкова душили остатки совести...

– И все равно я сделал много полезного!
– не уступал Берия.
– После августа и до конца 1938 года было принято еще четыре постановления по репрессивным делам. Признавалось наличие фактов извращения советских законов, совершения подлогов, фальсификации следственных документов, привлечения к уголовной ответственности невинных людей. Запрещалось производство каких-либо массовых операций по арестам и выселению, предписывалось производить аресты только по постановлению суда или с санкции прокурора. С моим приходом на Лубянку были упразднены судебные тройки. Повышалась требовательность к лицам, нарушающим законность.

Узники отметили некоторое ослабление режима в местах отбытия наказания. Именно я разрешил заключенным пользоваться в камерах книгами и настольными играми. В тюрьмах - невиданная при Ежове картина!
– начали появляться прокуроры, интересоваться житьем-бытьем зэков.

Ключ к понимаю такой двойственности прост, - заулыбался Ницше, любивший и ставить, и объяснять парадоксы.
– Слегка выпустив пар из котла, сказав что-то о «перегибах», взвалив вину на Ежова, Вы герр, Берия, спокойно продолжали совершенствование карательного механизма, сделав его всемогущим и универсальным.

Твоя деятельность в годы Великой Отечественной войны омрачена расстрелом 28 октября 1941 года группы видных военных - Григория Штерна, Павла Рычагова, Якова Смушкевича и других, всего 22 человек. Немцы стояли у ворот Москвы, срочно высвобождались тюрьмы. Заключенных вывезли из столицы, и вблизи Куйбышева, где расположились эвакуированные центральные учреждения и дипломатические миссии, они встретили свои последние минуты. Зачем нужно было губить военачальников, которые рвались на фронт, где так остро нехватало командиров?!
– упорствовал в своих обвинениях Хрущев.

Это был приказ Верховного Главнокомандующего! И вообще, это вы, ваш строй меня извратили! Я - чувствительный человек! Я прекрасно рисовал и пел (как Гитлер и Сталин, - подумал Ельцин), очень любил музыку, особенно классическую и оперную. Я плакал, когда слушал прелюдии Рахманинова! Я хотел строить, созидать! За время моего не столь уж долгого руководства Грузинская ССР, бывшая одной из беднейших, стала чуть ли не самой зажиточной! Я увеличил производство цитрусовых в семь раз, а чая - в пятьдесят!

Знаем мы, как ты этого добивался!
– пробурчал Молотов.
– Раздавал импортные чайные кусты директорам совхозов и грозил, что, если они погубят растения, то будут расстреляны!

Так ведь эти руководители иначе все бы загубили! Я ведь саженцы получал из-за границы по каналам внешней разведки - специально заказывал! А эти чинуши и пьяницы пропили бы бесценные образцы и заболтали бы все дело!

Это правда: русский да и в целом все советские народы работать как следует можно заставить только кнутом и под угрозой смерти!
– подтвердил Сталин.
– Поэтому я и вынужден был всю страну в единой концлагерь превратить! Впрочем, я не только силой действовал. И уговорами, и хитростью, и личным примером. Мгеладзе, помнишь, как я тебя убедил выращивать в Грузии лимоны просто одной милой и веселой шуткой?