– «... Зачем «реформисты», придя к власти, решили все вокруг тут же переименовать? … Не секрет, такое переименование безумно дорого обходится налогоплательщикам. И главное — во имя чего? Поразмыслив и приглядевшись к их деятельности, приходим к выводу: возможно, мы в плену у агрессивно прогрессирующих идиотов... сделавших ареной своих кипучих полоумных развлечений весь наш город.

Оформив такое либо близкое к нему заключение, удивляться нормальный человек перестает. Все становится ясно. Даже наличие некоего историко-образовательного потенциала у безобразивших с данью памяти выдающимся людям. Порой, правда, возникали подозрения, что отдельные анафемы носили отпечаток личной неприязни переименователя к переименованному.

Например, Театр имени Пушкина новая власть велела впредь именовать Александринским (?!). Надеюсь, тут обошлось без ярко выраженной любви какого-нибудь депутатика к Александре Федоровне — давно почившей жене императора Николая II. Хотя черт их разберет. Некрофильство сквозь столетнюю надгробную толщу, что ли? А может, просто нашелся «нардеповский» тип, очень даже возможно сам пиит, только дворовый, не считавший Пушкина великим поэтом?... Поэтому — переименовать! Но что тогда делать с памятником этому писаке на площади, по-прежнему, Искусств и в других местах? Будем сносить? Или... Кстати, как быть с пушкинской квартиркой на Мойке? Может, отдать приватизаторам?

Кроме этого, у депутатов в абсолютно маниакальном варианте вспыхнула трогательно-нежная забота о памяти императоров давно минувших лет. Всех, кто подымал на царей когда-нибудь руку или даже замышлял поднять, решено было стереть немедленно с исторического городского полотна. Развенчанию подвергались Рылеев, Пестель, Герцен и другие неугодные герои их времени. Потом негодование перекинулось на Желябова, Халтурина, Каляева, Воинова и пр. Не пощадили даже бабу Перовскую. Не забыли также сбить с решетки Летнего сада табличку, почти сто лет определявшую место, с которого чахоточный мещанин Каракозов бабахнул из револьвера в царя-батюшку.

Затем ополчились (подозреваю, неспроста) на литераторов разных стилей, эпох, степеней и классов. Кому-то из «нардепов» зачесалось внести «историческую» ясность в поминания Гоголя, Достоевского, Чернышевского, Тургенева, Салтыкова-Щедрина и прочих Максимов Горьких. Их антидемократами и мерзавцами пока не объявляли, однако намереваются. А чего натворили с памятью о ленинских соратниках — уму не постижимо: Дзержинский стал Гороховым, Киров еще кем-то, да и самому Ленину досталось — язык не поворачивается. Но самым замечательным в этой небывало веселой блиц-игре «нардепов» со сменой городских названий было не только выискивание, видимо, неприятно звучащих для их сильно разреженных, забродивших мозгов достойных исторических имен и фамилий, а прямо-таки охота за одним лишь прилагательным - «красный».

Сам был тому свидетель, когда на сессии один оратор, прежде отовсюду изгнанный и всеми охаянный, ставший депутатом, похоже, исключительно благодаря черепно-мозговой травме, полученной в детстве, орал с трибуны, как столовский кот, по ошибке запертый на ночь в подвал с огромными крысами, и требовал принятия указа о перелицовке в нашем городе и в стране всех без исключения названий, содержащих слово «красное», вплоть до известной марки вина. При упоминании этого слова он сам разошелся, как испанский бык от вида тряпки такого цвета в руках тореадора. По всей видимости, для успокоения коллеги ему дружно пошли навстречу и повелели все «красное», «красногвардейское», «красноармейское», «красноперекопское», «краснопутиловское» и прочее тут же переименовать. Не обошлось, однако, без богохульства вокруг бытующего, расхожего названия кладбища — Красненькое. Оказалось, это название рождено цветом кирпичной стены вокруг него, а вовсе не большевистской любовью к конкретному месту захоронения...»

– Признайтесь: Вы над нами подшучиваете или, как теперь в России говорят, прикалываетесь?
– проявил обоснованное подозрение автор «Заратустры».

– Отнюдь нет! Многие депутаты Ленсовета были явными психами! Один из самых оголтелых, «Васильев потешал меня своими теориями. Например, для экономии продовольствия рекомендовал иногда блюсти в стране общий великий пост вплоть до запрета собакам грызть кости в страстной четверг, несмотря на то, что псы были абсолютно непричастны к таинствам искупления. Васильев также поведал мне о политике, которая ему представлялась дамой далеко не первой свежести, но все еще трепещущей от неслыханной необузданности своих новых увлечений. Поэтому якобы в отношении ее не может быть вообще никаких принципов».

Однако завершу свое печальное повествование о переименовании. Объяснить его причину иначе, чем слабоумием, «... трудновато. То ли это было следствием раскрепощения их ультрасумасбродных мечтаний, выстраданных под одеялом никчемными человечками; то ли маниакально-навязчивая демонстрация перехваченных возможностей в духе: что хочу, то и ворочу. А скорее, все месте взятое плюс неудержимое стремление «демократов» испоганить и полностью переиначить труды предшественников. Например, если при коммунистах создали клуб, то «реформисты» сразу замыслили «перестроить» его под общественную уборную; музей — под пивную; дворец — под дискотеку; дом культуры — под казино; кинотеатр — под кабак; художественный театр — под биржу; филармонию — под коммерческий банк и т.п...» Причем Ленинград «... вряд ли можно считать исключением среди прочих областных центров разрушенной и поруганной страны».

Хотя... «Ничто не делается случайно. Собчак, взирая на буйное творчество вполне вероятных клиентов городских психушек, освобожденных избирателями от принудительной опеки докторов, сперва вхолостую веселился, пока не получил первый большой оплаченный Западом заказик по стиранию имени Ленина с городской вывески. После обтяпывания этого крупного дельца «патрон» сам увлекся игрой в мелкие переименования. Но, в отличие от обычных придурков, наш шумный и напористый узбекский провинциал всегда творил злонамеренно и небескорыстно». К несчастью, все они забыли известное изречение Абуталиба: «Кто выстрелит по прошлому из пистолета, по тому будущее выстрелит из пушки».