В том-то и беда, что мы исповедуем не ту религию. Почему бы нам не перенять религию японцев, которые считают высшим благом жертву во славу отечества? Да и магометанская подошла бы нам куда больше, чем христианство с его тряпичной терпимостью.

...Наша религиозность – это вообще наш позор. У японцев-христиан религия преобразована применительно к их миру. Но им легче. Религия японцев возвращает их назад к природе. Христианский тезис о загробном мире я ничем не могу заменить, поскольку он совершенно несостоятелен».

Ельцин задохнулся бы от возмущения, если бы душа могла дышать:

– Да ты же в загробном мире находишься, а отрицаешь его существование!

– У нас разные определения этого термина. «...Вера в вечную жизнь имеет под собой определенные основания. Ум и душа возвращаются в общее хранилище, как, впрочем, и тело. Мы ляжем удобрениями в почву, на которой появится новая жизнь. Я не хочу ломать голову в поисках ответов на вопросы «почему?» и «отчего?». Все равно нам не дано проникнуть в глубину души». А, кстати, жаль! Уж я бы в глубине душ своих подчиненных поковырялся!

– Так что, Вы не можете найти вообще ничего хорошего в христианстве?
– попытался извлечь практическую пользу из теоретических рассуждений фюрера Ницше.

– «Десять заповедей – это законы, на которых зиждется мироздание, и они полностью достойны похвалы».

– Чего ж ты заповедь «Не убей» не соблюдал?
– вмешался ЕБН.

– Она касается людей, а я приказывал – заметьте, не сам убивал!
– уничтожать унтерменшей! И перестаньте сбивать меня с мысли! «Церкви возникли потому, что у религии появилась организационная структура. Подсознание же у всех людей одинаковое, только понимание каких-то вещей происходит у них по-разному. Один сознает низменность своей натуры, лишь когда над ним нависла смертельная угроза. Другой же с самого начала понимал это, и ему не нужны были наводнение, пожар или землетрясение. В подсознании каждый чувствует ограниченность власти человека».

– Я тоже всегда подчеркивал определяющую роль подсознания!
– торжественно произнес Фрейд, словно читая доклад в собрании коллег.

– Я от евреев ничего не приму – даже подтверждения своих выводов! «Вы уже составили завещание?»

– Это Вы меня, умершего уже человека, спрашиваете?

– Нет, это я повторяю любимый вопрос священников! «Вопрос считается бестактным, чем моложе, тем меньше думаешь об этом. Но старики просто как одержимые цепляются за жизнь. Большинство из них верующие. Церковь открывает им перспективу: уход из жизни ничего не решает, дальше все будет гораздо лучше. Как тут не завещать церкви свои тысячи!

...Авторитет церковных иерархов основывается на том, что их вероучение объявляется догмой, и церковь просто-напросто самоликвидировалась бы, не придерживайся она твердо основных догматов веры. Но то, что не радует глаз, должно или измениться, или исчезнуть. Таков закон вечного движения».

– А Вы, оказывается, диалектик, герр Гитлер, - не то удивился, не то съязвил Ницше.

– Я прежде всего национал-социалист, а уж потом все остальное! В том числе и скептик, и реалист!

– Будь ты реалистом, а не идиотом-фанатиком, ты бы еврейских ученых-физиков из Германии не вышиб! А они уехали – и атомную бомбу быстрее твоих недоразвитых арийцев сгандобили!
– торжествовал Борис Николаевич.

– Объясните мою позицию в этом вопросе, Шпеер!
– приказал Гитлер, чем немало удивил всех: он обычно предпочитал говорить о себе сам.

– Охотно. «Фюрер глубоко уважал физика Филиппа Ленарда, который в 1905 году получил Нобелевскую премию и в научной среде считался одним из немногих ярых сторонников Гитлера. Ленард сумел убедить Гитлера в том, что ядерная физика и теория относительности используются евреями для разложения германского народа. В узком кругу своих приближенных Гитлер со ссылкой на своего выдающегося ученого соратника именовал ядерную физику «еврейской физикой».

Со мной Гитлер иногда говорил о возможности создания ядерной бомбы, однако он совершенно не разбирался в этой проблеме. Этим и объясняется его неспособность оценивать эпохальное значение ядерной физики. Временами он, правда, пытался понять ее виды на будущее, но мои сообщения о беседах с физиками еще больше усиливали его желания не вникать слишком глубоко в эти дела. И действительно, профессор Гейзенберг так и не ответил на мой вопрос, может ли он гарантировать полный контроль над цепной реакцией. Вряд ли Гитлер стремился покорить мир, чтобы он затем снова превратился в раскаленное небесное тело. Такая перспектива уж никак его не устраивала. Как-то он даже в шутку заявил, что ученые слишком оторваны от жизни и ради раскрытия всех земных тайн готовы поджечь земной шар, однако он, к счастью, до этого не доживет.

Тем не менее Гитлер, не задумываясь, отдал бы приказ сбросить атомную бомбу на Англию. Подтверждение тому – его реакция на заключительные кадры документального фильма о бомбардировке Варшавы. Он пригласил Геббельса и меня на просмотр в свои жилые апартаменты в рейхсканцелярии – на экране горели дома, пикирующие бомбардировщики заходили на цели, можно было проследить всю траекторию полета бомбы и увидеть, как самолеты взмывают вверх, а снизу к ним тянутся огромные, снятые крупным планом языки пламени. Гитлер, как завороженный, смотрел на экран. В конце фильма на белом полотне неожиданно появились контуры Британских островов. Самолет с германскими опознавательными знаками спикировал на них. «Именно такая участь ожидает их!
– с восторгом воскликнул Гитлер.
– Именно так мы их уничтожим!!»