Кто черный катафалк мне кночи приготовит?

Где погребальных кляч в упряжку я найду?

Смогу ли променять мой ветхий могэндовэд[25]

На пятикрылую военную звезду?

Отдай мне жадный рот, желание рождаться,

Свежо и слепо жить, без смысла, без конца!

Личинки в падали жиреют и плодятся,

И правнуки ко мне не повернут лица.

Дай мне топор, кирку, мотыгу дай простую!

Не богохульник я, не книжник, не пророк.

Мне на смех грамоту всучили и пустую

Котомку странничью связали поперек.

Как мельничным крылам — безветренные тучи,

Как пересохшим ртам — холодная вода,

Дай мне оленем быть, плясать на острой круче

И падать в бездну дай, не ведая куда...

2

Становища пустынь, пергаментные строки,

Черновики распутий, письменность путей.

Мир не причалившим в столь медленные сроки

Скрижалям, выветренным, словно пыль костей!

Ты помнишь пастухов тобой избранных племя?

Ты на песке пустынь растил их чахлый хлеб.

Но нет как нет вестей. Приди! Настало время.

Прошли века с тех пор. Остыл мой гулкий склеп.

Собака тощая грызет в ущелье гетто

Кость непотребную, и щелкают клыки.

Мне нужен гневный нож, а не гиена эта,

Не гнусная труха, забитая в мешки.

3

Не рослым всадником, не храбрым фантазером

Крылатый нищий встал на горный кряж времен.

Он памятных Голгоф не обошел дозором,

Един под множеством загадочных имен.

Крылатый нищий встал во фраке и с моноклем,

Коллекционер вещей и выдумщик систем,

Ведущий звездам счет, — горят или поблекли.

Его прибежище — шифскарта[26]. А затем

От вавилонских рек до пристаней Европы,

От Сирии до рвов московского Кремля —

Лишь телеграфных струн щемящий гуд и ропот

Цыганит арфами Давидова псалма.

Прикована к ногам, седая гибнет ярость,

И в пальцах скрюченных мерцает горсть монет.

Всё прочее в дыму небесном потерялось.

Приди! Возьми! Конец. Над нами неба нет.

Обглоданная кость — не бог весть что за блюдо.

Сосредоточенный, он мрачен, как декабрь.

И кормит мысль его, как кормит горб верблюда,

И сплывает взор, как свечи канделябр.

Вот краденый мешок по улицам влачит он.

Причалить некуда — ни крыши, ни стола.

— Ты видел прадеда? Он до доски прочитан,

До астмы выдохся и пережжен дотла.

4

Вот он прикинулся старьевщиком Севильи,

С лицом заржавленным, как ржав табачный лист.

В Америке его агенты гнезда свили,

И в Турции его бордели завелись.

Вот в черной гондоле везет он кладь златую,

Считает свой баланс, и в дряблых пальцах зуд.

И вся Венеция, сгнивая и танцуя,

Швыряет серебро его процентных ссуд.