Шрифт:
Малхамовес – ангел смерти.
ДОБРОЙ НЕДЕЛИ, МАТЬ!
ДОБРОЙ НЕДЕЛИ, МАТЬ!
1
Кричали они: «От костра зажжешь ты субботний
светильник!»
Чего же еще ожидать от лютых своих палачей?
Неужто ей станет желать «счастливой субботы»
насильник?
Потупившись, женщина шла и не подымала очей.
Суббота, как тень, в городок задворками кралась уныло.
Веселая россыпь огней ее не встречала теперь.
Но женщина свечи зажгла и веки руками прикрыла.
И в это мгновенье враги прикладами вышибли дверь.
Глазами закрытыми путь она увидала свой тяжкий.
Бесстрастные дула врагов угрюмо глядели сквозь мглу.
И красноармейской звездой с отцовской забытой
фуражки,
Беспечно и звонко смеясь, ребенок играл на полу.
К священному лону тогда фашисты дитя привязали.
По улицам узким во тьме зловеще гремели шаги.
По улицам этим ее когда-то к венцу провожали.
«Моленье твое у костра свершится», — сказали враги.
2
Ей руки потом развязать решили, смеясь, палачи:
Как ветвь семисвечника пусть раскинется пламя упрямо.
...Искала сожженная мать звезду в непроглядной ночи;
Должно быть, пора прочитать молитву «Господь
Авраама».
Обуглились ноги ее и тлели в горячей золе.
То было в дощатом хлеву... Светились глазницы пустые.
И, как на пути в Вифлеем, сквозь стреху мерцало
во мгле
Зеленое пламя звезды, и ясли стояли простые.
К себе прижимая дитя, казалось, от рук палача
Пыталась его уберечь сожженная мать, и ребенок
В негнущихся пальцах ее недвижно лежал у плеча
И матери шею обвил ручонкой, как будто спросонок.
Тугая захлопнулась дверь, и петли ее, заскрипев,
Сказали сожженной: «Теперь ступай... Ты свободна
отныне!»
Из пепла она поднялась и взглядом окинула хлев.
Лежала у ног ее тень, как брошенный посох в пустыне.
3
За тысячи лет искупить ничем не дано ей страданья —
Ни пламенем жгучим костра, ни горечью дыма над ним...
Пускается пепел опять в свое вековое изгнанье,
Он всеми ветрами влеком, он всеми ветрами гоним.
Редеющим дымом дитя окутав, как ветхою шалью,
Во тьме оставляя следы своих пламенеющих ног,
Сожженная женщина шла в смятенье неведомой далью.
Ребенка от плоти ее никто оторвать бы не смог.
Грозой опрокинутый дуб темнел перед ней на дороге.
Холодною сталью ножа река отливала, блестя.
К кому постучаться, дрожа? Кого разбудить ей в тревоге?
Пристанище где отыскать? Ей только укрыть бы дитя!
Колени в суставах согнув, сожженная шла по тропинке.
Полночное небо в тиши дремало, шумела река.
И мать разбудила его... Нельзя ли в плетеной корзинке
Оставить, как прежде, дитя меж зарослями тростника?
4