Судья взглядом показывает на улики. Это шутка, и приглушенный смех эхом разносится по залу.

— Можешь сесть. Перерыв десять минут. Мистер Робинсон, будьте добры пройти со мной.

Семнадцать, семнадцать, погулял — теперь плати. Король из бара не должен быть похожим на праведников. Семнадцать, и второй суд… Он король из бара, и не праведник.

Возвращается судья.

— Обсудив дело с воспитателем подсудимого, я не нашел смягчающих вину обстоятельств. Посему, не имея в своем распоряжении ничего, что стоило бы принять во внимание, я считаю своим долгом приговорить сего юношу к тюремному заключению. И выражаю искреннюю надежду, что это послужит хорошим уроком и ему, и всем прочим.

Его бледное, пустое лицо поворачивается к подсудимому:

— Восемнадцать месяцев принудительных работ. По месту заключения тебя подвергнут медицинскому обследованию и будут лечить, если это необходимо.

Получай, приятель. Ничего себе подарочек. Восемнадцать миленьких месяцев на полном обеспечении и в приятной компании. Все старые школьные дружки, и на каждом старый школьный галстук…. «Мальчики, мальчики, избегайте греха. Избегайте плохих компаний!» Восемнадцать миленьких, мерзких месяцев… все пропало. Пусть все эти грязные подонки сгорят в адском пламени.

Когда подсудимого выводят из зала суда, он смотрит в окно на небо. Облака бегут рысью, стремясь закрыть последний чистый кусочек. Он идет в туалет, и там его выворачивает наизнанку. Ангел-хранитель предлагает ему сигарету…

Кто-то хлопает его по спине.

— Привет, друг!

— Привет, друг! — как попугай повторяю я. — Куда направляешься?

— Никуда. Гуляю.

Я оглядываюсь и вижу Джеффа, вместе со мной освобожденного из тюрьмы.

— Привет, приятель, — говорю я снова. — Как там твоя куколка с выпуклостями?

— Очень я ей нужен, — говорит он. — Ей теперь подавай много денег.

— Ага, — отвечаю я. — Ага. Все они такие.

— Но я-то адски ее хочу.

— Значит, тебе так ничего и не перепало? И не в чем покаяться?

Он отводит взгляд в сторону.

— Я адски ее хочу.

— Ага. Как листья. Как весна.

— Эй, ты что?

— Как ад. Как огонь. Как жизнь.

— Эй! С тобой все в порядке?

— Ага. Конечно. Ты хочешь эту свою толстую куколку. Она хочет толстый кошелек. Ты не получил ее. Она не получила его. Ну и что?

Он садится возле меня, достает из кармана бутылку и разливает остатки содержимого в два стакана.

— Друг, я не знаю, что мне делать, — говорит он. — Все то, о чем мы спорили там в тюрьме, есть бог или нет. И о Христе — бог он или обманщик, а может, его вовсе нет?. Помнишь?

— Ага. — Я отпиваю из стакана и, не отрываясь, смотрю на большое винное пятно на стене. — Ну и что?

— Послушай, у тебя мозги лучше, чем у меня, — говорит он. — Лучше, чем у всех, кого я знаю. Если то, что ты говорил, правда… если ты еще… если это все выдумано специально для нас, чтобы они всегда оставались наверху…

Я смотрю на него. Он хочет, чтобы я сказал ему, потому что ему надо получить свою толстую кралю и он готов на все, лишь бы достать денег.

Одним глотком допиваю ром и поднимаюсь.

— Совершайте свое спасение сами. У меня другие проблемы.

— Значит, ты передумал? Хочешь стать честным?

Я молчу.

— Я думал, в тебе что-то есть, — говорит он. — А теперь я понял: ты такой же, как мы все. Ты тоже боишься.

— Кто сказал, что я боюсь?

— А может быть, ты исправился, — говорит он печально.

— Да, как дьявол.

Вина больше нет, поэтому мы плетемся к стойке, заказываем кока-колу и возвращаемся обратно за тот же стол.

— Хорошо повеселился? — спрашивает Джефф.

— Нет, — отвечаю я. — Обычно. Попал к университетским, думал, они получше, а они еще хуже, чем шпана. Богатые, вот и выходят сухими из воды.

— Что-нибудь придумал? — спрашивает он.

— А как же, — вру я. — Хочу для начала выбраться из города. Дерьмовый город.

— И я тоже, — говорит он. — Хорошо бы уехать отсюда и забыть о ней, вот только не знаю куда. Говорят, можно получить работу на пшенице, но я никогда не был в тех местах.

Я спрашиваю его, где точно, и он называет мой родной город.

— Ага, — говорю я. — Вот здорово было бы найти там работу. Просто здорово.

— Ты там кого-нибудь знаешь, да?

— Еще бы. Все они там с добрейшими, с лучшими намерениями, и их милые детишки тоже, те, которые избивали меня в школе. Да… Теперь они, наверное, все выросли. Здоровые тупые деревенщины с бараньими мордами и набитым пшеницей брюхом.

Я чувствую, как прежняя ненависть поднимается во мне вновь разгорающимся пожаром.