Не приняв в свои ряды начинающего писателя, военные оказали теплый прием одной из его вещей. Рассказ «Виноват, исправлюсь» дважды, в 1942 и 1943 годах, был напечатан в «Карманной книге солдата, моряка и морского пехотинца», сборнике рассказов и комиксов, предназначенном для чтения военнослужащими в полевых условиях. Таким образом, «Виноват, исправлюсь» оказался первой «книжной» публикацией Сэлинджера — у тысяч солдат текст этого рассказа был с собой на передовой.

Прежде чем попасть в «Карманную книгу», 12 июля рассказ «Виноват, исправлюсь» появился — в сопровождении иллюстрации на целую полосу — в журнале «Кольере». Сэлинджер отдавал себе отчет в невысоком качестве этой вещи и поэтому просил друзей ее не читать. В то же время, в рассуждении писа-гельской карьеры, он не мог не счесть публикацию в «Кольере» опоим огромным успехом.

В дотелевизионную эпоху, когда люди на досуге много читали, «Кольере» входил в число тех нескольких журналов, которые обеспечивали своим авторам скорую всеамериканскую известность. И вдобавок платили им солидные гонорары. Сэлинджер, хотя и был недоволен легкомысленностью напечатанного в «Кольере» рассказа, весьма обрадовался его коммерческому успеху. К тому же его обнадеживала мысль, что, раз проторив тропу в модные издания, со временем он сможет печатать в них более серьезные и рискованные вещи'.

Летом 1941 года Сэлинджеру представилась возможность пожать первые плоды новоприобретенной известности. Это лето он в компании Уильяма Фейсона, своего соученика по Вэлли-Фордж и младшего брата Элизабет Мюррей, проводил в гостях у последней в фешенебельном поселке Брилль, штат Нью-Джерси. Сэлинджер называл Мюррей «мое золото», а та в свою очередь гордилась успехом приятеля и не упускала случая похвастаться им перед своими знакомыми, большая часть которых относилась к так называемым сливкам общества. В июле 1941 года Сэлинджер оказался в окружении девушек, чьи имена благодаря их богатству и красоте не сходили со страниц светской хроники — именно таких он до сих пор безжалостно высмеивал в своих рассказах. Среди его новых юных подруг выделялась неразлучная троица: Кэрол Маркус, вскоре вышедшая замуж за писателя Уильяма Сарояна, знаменитая «богатая бедняжка» Глория Вандербильт и Уна О’Нил, дочь драматурга Юджина О’Нила.

Обаятельная и жизнерадостная, Уна О’Нил блистала красотой, которую многие называли «гипнотической» и «таинственной». Не меньше красоты в Уне привлекало Сэлинджера то, что отец ее — выдающийся американский драматург. Но если красотой Уны восторгалось большинство современников, то сколько-нибудь выдающихся душевных качеств почти никто из них в ней не находил. Судя по всему, она была особой поверхностной и эгоистичной. Кое-кто винил в этом ее отца: Юджин О’Нил ушел из семьи, когда Уне было всего два года, и с тех пор в судьбе дочери участия не принимал, предоставив ей взрослеть под влиянием легкомысленных подруг вроде Кэрол Маркус и Глории Вандербильт. Лучшая, пожалуй, характеристика юной Уны О’Нил принадлежит перу Глории Мюррей, дочери Элизабет. «Она была пустышкой, — вспоминает Глория, — но при этом умопомрачительно красивой». То есть Уна принадлежала как раз к тому типу девушек, которых, если верить Сэлинджеру, он издавна презирал. Возможно, каким-то парадоксальным образом именно поэтому Джерри так страстно в нее и влюбился.

К счастью для Сэлинджера, Уна также увлеклась им — первоначально, видимо, обратив на него внимание как на друга Уита Бернетта, с которым Юджина О’Нила связывали рабочие отношения. (Уна очень страдала оттого, что живет врозь с отцом, и даже вырезала из журналов и клеила в альбом его фотографии, чтобы, как тогда сплетничали, не забыть, как он выглядит.) Шестнадцатилетнюю девушку наверняка должна была привлекать «взрослость» поклонника, который был на десять лет ее старше, а также то, что он числился «настоящим писателем».

Сэлинджер, судя по высказываниям в письмах, не питал иллюзий ни относительно ее душевных качеств, ни относительно характера их взаимоотношений. «Малышка Уна, — с горечью констатировал он, — была безнадежно влюблена в малышку Уну». Но при всем при том его чувства к Уне отличались постоянством — по возвращении в Нью-Йорк между ними завязался роман, под знаком которого прошли несколько лет жизни Сэлинджера.

В августе Сэлинджер вернулся в Нью-Йорк, но в родительской квартире на Парк-авеню появился не сразу. Там ему, судя по всему, было несподручно писать — и он на десять дней поселился в отеле «Бикман тауэрз» на 37-й улице, в двух шагах от Рокфеллеровского центра. В отеле Сэлинджеру тоже не очень работалось, но именно гам он написал рассказ «Симпатичная покойница за шестым столиком», известный нынче под названием «Небольшой бунт на Мэдисон-авеню». Это была первая вещь, в которой в качестве главного героя фигурирует Холден Колфилд, и первый эпизод романа, над которым Сэлинджер пытался работать уже год.

Съехав из «Бикман тауэрз», Сэлинджер послал рукопись своим агентам в «Гарольд Обер». Там рассказ большого впечатления не произвел. «Действие немного затянуто, — писал рецензент, — но неплохо переданы атмосфера и ее восприятие глазами ребенка».

Следующий увидевший свет рассказ Сэлинджера — «Душа несчастливой истории» — был написан еще в мае 1941 года. Он представлял собой остроумную пародию на прозу из глянцевых журналов и одновременно — на популярные в те годы фильмы про гангстеров. Но за веселым пародийным планом скрывался и серьезный подтекст — размышления Сэлинджера о том, что для него важнее в литературе: глубина или коммерческий успех.

Рассказ начинается вполне традиционно: его герои, Джастин Хоргеншлаг и Ширли Лестер, оказываются в одном автобусе, идущем по Третьей авеню. Джастин с первого взгляда влюбляется в Ширли и сгорает от желания с ней познакомиться.

Но тут Сэлинджер прерывает повествование, объясняя это тем, что история — как он подчеркивает, изначально предназначавшаяся им журналу «Кольере», — не может получить дальнейшего развития. Мол, персонажи слишком заурядны и у автора не получается их «соединить». Набросав несколько шутливых вариантов возможного развития сюжета — злосчастный Джастин Хоргеншлаг по ходу их каждый раз попадает в тюрьму, — рассказчик отказывается развивать любовную линию. Суровая реальность берет верх: Ширли с Джастином так и не заговаривают друг с другом, сходят с автобуса и продолжают каждый свою собственную жизнь — без любви и полета.