Чуть брезжилось утро. Солнце только-что засвтило блднымъ свтомъ, который освтилъ голыя вершины холмовъ, недавно еще покрытыхъ свтомъ, а теперь желтыхъ, какъ глина, воздухъ былъ теплый, весенній и съ желтыхъ холмовъ скатывались ручьи, неся съ собой остатки снга, грязь, глину, и растекались по полямъ. А поля, на половину оттаявшія, на половину покрытыя снгомъ, тамъ и сямъ показывали прогалины голой земля, покрытой прошлогоднею желтоватою травой… Ближе къ деревн снгу совсмъ не было видно. Рчка, извивавшаяся вокругъ нея, уже бурлила; по улицамъ журчали ручьи, увлекая съ собой грязь и навозъ. Начиналась весенняя чистка деревенскаго воздуха и земли. Даже дымъ, стоявшій надъ деревней каждое утро, не былъ такъ докъ, какъ зимой — испускаемый всми наличными трубами, онъ разсевался въ воздух. Только одна изба не топилась, изъ ея трубы не валилъ дымъ, возл ея воротъ не видно было жизни, въ вид поросятъ, собакъ и ребятишекъ, и ея окна не были открыты, какъ длается эта въ другихъ избахъ, обитатели которыхъ не желаютъ задохнуться въ копоти. Однимъ словомъ, не топилась печь въ изб Савостьяна Быкова, извстнаго въ деревн боле подъ уменьшеннымъ именемъ Савоси.

Съ ранняго утра поднялась вся семья его, поднялась она было на обычную работу, но съ перваго же мгновенія, когда семья продрала глаза отъ тревожнаго сна, никакой настоящей работы не оказалось; вс были какъ будто заняты, но вс занятія имъ какъ будто были не нужны, безполезны и затвались зря. Татьяна занималась около пустой, холодной печки, перемывала посуду, перетряхивала нсколько разъ помело, но какъ бы сомнвалась, были-ли необходимы вс эти дйствія, обычныя во всякое другое время и безсмысленныя теперь. Она осмотрла пустую квашню, поскребла ее ножомъ, вымыла и поставила сушить; однако, квашня только напоминала ей хлбы, которые бы она теперь «мсила», а хлбовъ въ дом не было, потому что вчера еще испечена была послдняя горсть пыли и муки; приготовленіе квашни, слдовательно, ни къ чему не вело, лишь наполняя пустое время Татьяны. Между ненужными занятіями она разъ только спросила о дл.

— Нту? — спросила она у Савоси.

— Нту, — отвчалъ тотъ смущенно,

Посл этого Татьяна кольнула ладонью въ голову Шашку, которая возъимла было намреніе влзть головой въ ведро съ помоями. Шашка заплакала и стала просить сть, что еще больше возмутило мать и она рзко сказала:

— Молчи, Шашка! Нту у насъ сть. Вонъ проси у отца… И чего же ты сидишь, какъ пень? — обратилась вдругъ Татьяна къ мужу. — Чай, сть-то надо?

Савося съ самаго утра сидлъ на лавк и приставлялъ заплату къ полушубку, который, правда, очень расхудлся, но не былъ еще такъ плохъ, чтобы имъ однимъ заниматься въ тотъ день, когда есть было нечего. Онъ все время молчалъ и копался въ полушубк. Но когда Татьяна обратилась къ нему съ упрекомъ, онъ вдругъ поднялся, заволновался, надлъ не дочиненный полушубокъ и заговорилъ скоро, торопливо, обращаясь ко всей семь и повторяя одно и то же:

— Авось, Богъ дастъ, промыслимъ! Не въ первой… живы будемъ, Богъ милостивъ!… Айда, робя, промышлять, кто куды!… Опчими силами. Господи благослови! Васька, Ванюшка! Живй, други, одвайся, валяй въ кусочки, на прокормленіе! Авось помирать не придется, чай, мы православные хрестьяне… Добрые люди помогутъ, способіе будетъ… Дастъ Богъ, поправимся. Стало быть, хлба у васъ въ ныншнія сутки нту и каждый изъ насъ промышлять должонъ. Васька! Ванюшка! Живе шевелись!… Господи благослови!

Высказавъ это, Савося постоялъ съ безпокойнымъ лицомъ около лавки, потомъ, когда Васька и Ванюшка живо стали одваться и искать кошели, къ обращенію съ которыми они издавна привыкли, онъ притихъ, успокоился, снова слъ, скинулъ полушубокъ и принялся разсматривать его, намреваясь снова приняться за его починку. Возбудивъ своихъ сыновей идти промышлять, онъ и самъ на мгновеніе воодушевился, но, вспомнивъ, что собственно промышлять ему негд, онъ сразу опустился. Эта мысль, очевидно, стукнула прямо его по голов, и онъ слъ. Обычное спокойствіе его возвратилось, опять все вниманіе его обратилось на разорванныя мста полушубка и опять онъ оглядывалъ равнодушно свою семью: Татьяну, Ваську, Ванюшку, Шашку. Послдняя, потерпвъ пораженіе около помойнаго ведра, подошла къ отцу и ласково терлась щекой о его колни. Она была худая, полуголая двочка. Нужда отразилась на всемъ ея худенькомъ и грязномъ тльц, рисовалась во впалыхъ и грустныхъ глазахъ, которые были постоянно широко раскрыты, какъ бы изумлялись, почему ей не всегда давали сть, отпечатывалась на поблднвшихъ щекахъ и на живот, который былъ постоянно надутъ, какъ пузырь. Она иногда ложилась на животъ и, болтая ногами, уставляла взглядъ широко раскрытыхъ глазъ на отца или на мать, и не сводила его до тхъ поръ, пока ее не отвлекалъ другой предметъ. Мать сердито отворачивалась отъ этого взгляда удивленія; отецъ всегда приходилъ въ нкоторое смущеніе. Теперь онъ погладилъ свою Шашку по голов и опустилъ глаза на полушубокъ. Онъ не сказалъ ей ни одного ласковаго слова: молчалъ. Молчала и Татьяна. Только Васька и Ванюшка ужасно возились; надвая штанишки, полушубки и отыскивая шапки, они подняли содомъ, смялись и не скрывали своей радости, отправляясь «въ кусочки». Во-первыхъ, они захотли сть; во-вторыхъ, имъ уже мысленно представлялось, по дорог въ другія деревни, множество предпріятій около ручьевъ, лужъ и бушевавшей отъ весенняго разлива рки. Нужды нтъ, что они отправлялись собирать «пособіе» кусочками, но дтская натура взяли свое, и они уже заране разыгрались. Васька надлъ на голову Ванюшки кошель и сквозь него потянулъ брата за носъ, а Ванюшка оралъ, вертлся на одной ног и изъ глубины нищенскаго кошеля нсколько разъ прокричалъ скворцомъ. — Что вы, дьяволята, разбушевались? Васька… ахъ, ты, песъ паршивый! — закричала Татьяна, посл чего Васька получилъ громкій подзатыльникъ. — Постыдились бы хохотать-то, не на работу идете… Христарадники! — добавила Татьяна.

И въ то же мгновеніе Ванюшка на свою долю получилъ нчто, но онъ ловко увернулся, вслдствіе чего полнаго подзатыльника счастливо избгнулъ.

При слов «христарадники» Савося поднялъ съ полушубка глаза и посмотрлъ на Татьяну.

— Мы не христарадники, потому кажную весну идетъ на людей мужа… обыкновенно ничего не промыслишь, — возразилъ онъ убжденно.

Онъ былъ правъ. Въ мстности, гд онъ жилъ, каждую весну мужики колотились. Приходила весна и приносила съ собой нужду, которая свирпствовала безпощадно и неумолимо; прилетали ласточки, и появлялись ребятишки съ кошелями, гулявшіе по всмъ деревнямъ за кусочками. Хлбъ къ этому времени у всхъ выходитъ, а травы еще не поспли. Взрослые рдко ходили «въ кусочки», только нкоторыя старухи не смущались и христарадничали. За то ребята поголовно кормились кусочками, подобно жаворонкамъ, клевавшимъ скудный кормъ наступающей весны. Это было правило, съ давнихъ поръ оставшееся безъ исключеній. Половина населенія пропитывалась на общій счетъ, взаимно помогая себ, вынося нужду подъ круговою порукой. Когда наставала оттепель и съ горъ катились ручья, дти шатались изъ деревни въ деревню и питались. Имъ никто не отказывалъ; та баба, у которой были испечены «послдніе хлбы», не считала себя уже въ прав гнать маленькихъ, хроническихъ нищихъ; отказывала только та, у которой и «послдняго хлба» не было. Съ давнихъ временъ это вошло въ обычай, переставшій быть предметомъ стыда, потому что и стыдиться было некому. Стыдъ былъ общій, слдовательно, его не существовало.

Если Татьяна и попрекнула мужа, то потому, что была зла на этоть разъ, несчастна, потерянна…

Татьяна выпроводила за дверь Ваську и Ванюшку и опять принялась за домашнюю суету, не ведущую ни къ какимъ послдствіямъ, т. е. перемывала ненужные нынче горшки, колола зачмъ-то лучину, заглядывала въ пустую печь, вымывала оказавшіяся безъ дла ложки и проч. Деревенская баба, лишенная возможности «стряпать», чувствуетъ себя глубоко несчастною, не потому только, что предвидитъ въ будущемъ голодный день, но потому, что вдругъ лишается обычнаго занятія, длается сама на цлые дни непригодною, оскорбляется въ своей завтной гордости хозяйки и кормилицы и чувствуетъ себя несчастною. Татьяна не составляла исключенія. Каждое утро она обыкновенно возилась съ помоями, палила себ волосы передъ печкой, жгла руки о горячіе хлбы, пачкалась сажей о трубу, а нынче было отнято отъ вся все это, и если она продолжала толкаться возл печки, то это только обнаруживало ея желаніе скрыть душившее ее раздраженіе.

Самъ Савося все утро также сидлъ дома и громко соплъ надъ полушубкомъ. Когда же вс прорхи были зачинены, онъ принесъ въ избу худое корыто и также принялся чинить его. Затвалъ еще много другихъ хозяйственныхъ длъ и оканчивалъ ихъ, но совершалось все это безъ охоты, съ цлью забыть пустую печь.

Наконецъ, онъ вынулъ изъ-подъ лавки мучной мшокъ и задумчиво разсматривалъ его, вертя въ рукахъ и заглядывая въ его внутренность. Мшокъ былъ пустой. Это обстоятельство, повидимому, удивило его.

— Все до чиста поли… диковина! Добывать гд ни то надо, — сказалъ онъ и вопросительно посмотрлъ на Татьяну.

— А то ты думаешь какъ: починишь дыру и будетъ теб хлбъ? — сердито возразила Татьяна.

Савося смутился, положилъ на лавку мшокъ и слъ самъ.

Шашка все терлась около его колнъ и просила отъ времени до времени сть; наконецъ, она довела его до такой степени стыда, что онъ безпокойно завозился и возымлъ намреніе выйти совсмъ изъ избы, чтобы толкнуться «туды-сюды» и позанять хлба. Въ долгу онъ находился кругомъ, постоянно ощущая на себ узду, за которую его тянули въ разныя стороны забротавшіе люди, но онъ къ такому ощущенію привыкъ и безъ опасенія лзъ въ нимъ за новыми обязательствами. Къ обязательствамъ онъ также привыкъ, половину ихъ позабывая или совсмъ не исполняя, если его не ловили, а на обязывающихъ людей смотрлъ какъ на мшки съ мукой. Даютъ эти мшки — онъ ихъ почитаетъ; нтъ — онъ съ ними не иметъ никакого дла. Его тянулъ управляющій сосдняго имнія, Таракановъ, тянули вс помщики сосднихъ имній, вс мстные кулаки, казна, и всмъ имъ онъ былъ долженъ, но отдавался тому, кто прежде всхъ успвалъ его поймать и засадить за работу; про всхъ остальныхъ хозяевъ своихъ онъ забывалъ и, взявъ отъ нихъ мшки, бгалъ отъ нихъ.