— Дуракъ! — рзко сказалъ «управитель» и презрительно посмотрлъ на мшокъ. — Я не торгую хлбомъ. Если хочешь, бери деньгами. Сколько теб надо и подъ какую работу. Да скажи прежде: кто ты, — лицо-то знакомое.

— Быковъ, Савостьянъ Быковъ.

— Быковъ? Посмотримъ. Ты, кажется, такъ много долженъ, что у тебя остается описать имущество.

Управляющій сталъ рыться въ книгахъ.

— Я уплачу… врно уплачу… сумлнія я не люблю… — возразилъ Савося, равнодушный къ угроз «управителя».

— Я такъ и зналъ! За тобой числится, гусь лапчатый, девяносто шесть рублей сорокъ четыре копйки! — возразилъ управляющій.

Но и это не произвело на Савосю ни малйшаго впечатлнія; онъ равнодушно выслушалъ цифру неоплатнаго долга, удивляясь только тому, что о ней совсмъ забылъ.

— Мы уплатимъ… дочиста зароблю. А какъ теперь сть у меня нту, я и пришелъ… сдлайте божескую милость, дайте передохнуть!

— Денегъ я теб больше не дамъ! — возразилъ «управитель». — Съ вами, чертями, одно мученье-, нахватаете, а потомъ лови васъ… Ну, да погодите, вы мн кругомъ должны; если лтомъ не пойдете на работу ко мн, такъ я у васъ все опишу, и изъ деревни-то вашей выгоню васъ. Довольно вамъ обманывать… Ну, пошелъ!

— Я все зароблю… мн бы передохнуть, а я все уплачу… Господи милостивый! дайте срокъ, все представлю въ аккурат… А сть мн желательно.

— Ступай вонъ!… Или, лучше, вотъ что, — вдругъ перебилъ себя управляющій:- у меня сейчасъ строится амбаръ, ваши же работаютъ; такъ ступай на работу и получишь вечеромъ гривенникъ. Иди.

Управляющій отдалъ приказъ одному рабочему отвести Быкова въ амбаръ. Савося безъ слова пошелъ вслдъ за рабочимъ. Онъ не удивился тому, что его поймали и ведутъ на даровую работу; онъ былъ пораженъ только тмъ, что хлба у него все-таки нтъ, и переложилъ мшокъ подъ лвую мышцу. Во всемъ остальномъ онъ былъ спокоенъ. Ни тни протеста противъ «управителя», который распоряжался имъ, какъ бревномъ, необходимымъ для вновь строющагося амбара. «Управитель» закупилъ его, какъ и всю его деревню, таскалъ ежегодно по мировымъ судамъ, грозилъ описать его имущество, каждое лто пользовался его трудомъ даромъ, и Быковъ ничего этого не понималъ. Не понималъ, что вокругъ него творится, за что его мучатъ, почему и когда онъ попалъ въ каторжники, отчего и съ какихъ поръ у него нечего сть. Кругомъ него носилась мгла, сквозь которую онъ видлъ одинъ пустой мшокъ, который надо бы было наполнить во что бы то ни стало. Свой разговоръ онъ про себя формулировалъ такъ: «Не далъ, жидоморъ!» Больше мыслей у него не было.

Работникъ Тараканова привелъ его на мсто постройки амбара. Тамъ уже съ ранняго утра стучали топоры, шуршала пила, таскались бревна, гремли жестяные листы, предназначавшіеся на крышу, рылась канава. Работа кипла, производимая такими каторжниками Тараканова, какъ и Быковъ. Вс они старались даромъ, потому что давнымъ-давно задолжали въ контору имнія до смерти. Подобно Савос, имъ также «передохнуть» было некогда; подобно ему, они съ такимъ же равнодушіемъ и безпамятствомъ относились къ своему каторжному положенію, сдлавшемуся для нихъ столь же обычнымъ, какъ ихъ собственная стихія. Между ними и ихъ многочисленными хозяевами шла глухая борьба, но замчательно, что эта борьба велась ими безъ всякаго протеста… Борьба безъ протеста — очевидная нелпость, но по отношенію къ таракановскимъ мужикамъ невозможность превратилась въ неизбжность. Они собственно не боролись, а убгали отъ борьбы. По лтамъ, въ страдную пору, они уклонялись отъ даровыхъ работъ на Tapaканова, бгали отъ его посыльныхъ обманнымъ образомъ и вообще старались что-нибудь урвать изъ дорогого времени, отлынить отъ обязательствъ, взятыхъ ими на себя зимой. Но вс эти ухищренія ни къ чему не вели. Сила была на сторон Тараканова, чмъ онъ и пользовался, устраивая лтомъ на своихъ мужиковъ организованную охоту, отрывалъ ихъ отъ собственныхъ работъ и гналъ къ себ. Вотъ какая была ихъ борьба.

Борьбу мужики не могли вести потому еще, что они не знали, что могли и чего не могли, какія имли права и какихъ правъ имъ не было дано; они думали, что они на то и созданы, чтобы за ними охотились, ловили ихъ, засаживали; въ силу такого убжденія, они могли только отлынивать и въ то же время сознавать, что Таракановъ въ своемъ прав, а они нтъ, потому что все это доказывалось росписками, написанными по закону и обязывавшими ихъ на египетскія работы вполн законно. И когда Таракановъ исполнялъ этотъ законъ, сгонялъ ихъ силою росписокъ на египетскія работы, они боле не сопротивлялись, шли и начинали косить, жать, молотить, рыть канавы, чмъ борьба и оканчивалась. Отъ всего этого, кром сознанія своей виновности передъ Таракановымъ, мужики ясно видли въ себ необычайную глупость, потому что сами лзли въ Тараканову, а не онъ къ нимъ, отчего сумятица въ ихъ головахъ еще боле усиливалась. Понятно, что необходимость брала свое: они продолжали лзть къ Тараканову и отлынивать отъ его обязательствъ, тотъ ихъ ловилъ и заставлялъ ихъ чувствовать, какіе они обманщики, дурачье, пропойцы. Вмст съ сознаніемъ своей немощи и глупости, мужики доведены были до сознанія ихъ недобросовстности.

Вс описанныя сейчасъ явленія относятся къ небольшой мстности, состоящей изъ нсколькихъ деревень, и потому, можетъ быть, ихъ нельзя обобщать; въ сосднихъ съ этими мстностями совершаются, можетъ быть, другія удивительныя явленія, но въ описываемомъ округ эти явленія вполн утвердились и приняли чрезвычайно своеобразный характеръ. Подъ вліяніемъ ихъ, жители доведены до каторжнаго состоянія, усвоили себ положительно звриный образъ жизни. Они перестали понимать вообще, что съ ними длается, и искали одного только дневного корма; не было корма — они метались въ поискахъ за нимъ; былъ онъ у нихъ — они больше ни о чемъ не заботились, вообще равнодушные къ жизни. Это не есть обыкновенная погоня за улучшеніемъ «своего матеріальнаго благосостоянія», это — просто исканіе корма, необходимаго вотъ сейчасъ, въ этотъ день, а что будетъ въ слдующій день — плевать. Они перестали о себ заботиться, потому что перестали видть себя, и заботились лишь о пищ. Эту заботу они понимали такъ узко, что, кром временнаго удовлетворенія потребности, ничего не желали, — такъ замершая мысль ихъ съузилась. Они шатались всюду, гоняясь за пропитаніемъ, рыскали за кускомъ ко всмъ людямъ, отъ которыхъ его можно получить, хватали новыя обязательства, но никогда не задумывались даже о ближайшемъ будущемъ. Сами они съ каждымъ годомъ нищали, но нищета мысли ихъ была еще поразительне: мысль о дневномъ корм сдлалась единственною мыслью, которою они жили. Чтобы дойти до такого звринаго состоянія, нужно было пережить раньше этого долгіе годы, въ продолженіи которыхъ замерла всякая человческая мысль, кром одной, ежедневно подсказываемой пустымъ животомъ; нужны были годы страданія, чтобы получилось полное безчувствіе къ нему, нужны были, наконецъ, нечеловческія условія жизни, чтобы явилось пренебреженіе къ ея улучшенію.

Разумется, Савостьянъ Быковъ не могъ въ данную минуту заботиться о какой-нибудь другой цли, кром той, ради которой онъ попался глупйшимъ образомъ на глаза Tapaканова. Но, разъ попавшись на работу и очутившись возл строющагося амбара, онъ принялся старательно и добросовстно исполнять приказъ десятника работъ, который далъ ему въ руки лопату, указалъ, гд слдовало копать, и сказалъ: «На, вотъ, копай, да смотри, идолъ, не прокопай глыбже»; посл чего Савося безъ устали, до самаго обда, металъ землю изъ назначенной ему ямы.

Шапку, полушубокъ и мшокъ онъ сложилъ на краю ямы, въ которую былъ погруженъ, и иногда поглядывалъ на свои вещи, чтобы ихъ «не сперли». Но всего больше его смущалъ мшокъ; при вид его, ему приходило на мысль сбжать изъ ямы, скучно ему стало копать землю. Онъ едва дождался обда. Обдомъ его не обидли; пришелъ онъ на работу позже всхъ, но наравн со всми получилъ порядочную краюшку хлба и сколько угодно квасу. Только квасъ не шелъ ему въ горло, очень ужь онъ проголодался. Онъ слъ возл своей ямы и, не сводя глазъ съ нея, медленно жевалъ. Хлбъ ему очень понравился.