Вс описанные примты и дйствія подадутъ иному читателю поводъ счесть Савостьяна Быкова плохимъ мужиченкой, худымъ во всхъ отношеніяхъ и пролетвшимъ вс ступени нищеты и наглости. Это не врно. Положимъ, что Савося былъ измотавшійся, пустой мужикъ, за душой котораго не осталось ничего цльнаго. Все ушло въ долгъ, въ которомъ онъ завязъ по уши. Съ перваго раза это явленіе кажется самымъ обыкновеннымъ. Ну, долженъ — и конецъ; у кого же нтъ долговъ и кто же не разоряется? Но съ нкотораго времени многимъ этотъ долгъ кажется нсколько подозрительнымъ, почти фальшивымъ. На Савос лежалъ особенный долгъ, ни въ какомъ другомъ класс незнакомый. Этотъ долгъ такъ обширенъ и необъятенъ, что, наконецъ, съ недоумніемъ спрашиваешь себя: да дйствительно-ли Савося Быковъ долженъ кому-нибудь? Подозрительнымъ кажется именно эта необъятность Савосиныхъ обязательствъ: долженъ онъ въ волости, долженъ Шипихину, долженъ Тараканову, долженъ Рубашенкову и какому-нибудь конокраду, долженъ кулаку и всякому другому прохвосту, кому только не лнь взять его за шиворотъ и обязать. Если бы Савося сидлъ сложа руки, пьянствовалъ и развратничалъ, какъ кутила другого класса, тогда этотъ поразительный долгъ былъ бы нсколько понятенъ, но Савося, въ обыкновенномъ смысл, ведъ честную жизнь: работалъ, чтобы достать пудъ муки, пилъ вмсто вина, ядъ, чтобы на мгновеніе отравить себя, и развратничалъ разв тмъ, что ходилъ иногда голымъ, потерявъ стыдъ въ такому безобразію. Просто беретъ сомнніе, какъ это человкъ съ такими ограниченными, почти недпыми потребностями, удовлетворяющимися мукой и ядомъ, вдругъ оказывается всеобщимъ должникомъ, притомъ такимъ должникомъ, который всми признается безнадежнымъ и долгъ котораго неоплатенъ? Съ такимъ обязательствомъ, съ такимъ долгомъ найти въ другомъ класс нельзя ни одного человка; чтобы отыскать для Савоси Бывова подходящую пару, нужно спуститься ниже человка, взять домашнюю скотину, которая, дйствительно, всякому хозяину должна и обязана все длать; между тмъ, Савося — человкъ, притомъ человкъ довольно хорошій, въ обыкновенномъ смысл этого слова, настолько хорошій, насколько это допускается жизненными условіями его.

Пустая жизнь сдлала Савосю пустымъ. Жилъ онъ, какъ говорится, чмъ Богъ пошлетъ. Не имя ничего за душой, никакой опредленной мысли, ни даже опредленнаго существованія, онъ метался со дня на день: въ одномъ мст натянется на барина и своими услугами выхлопочетъ нсколько копекъ, въ другомъ — поймаетъ временную работу и добудетъ хлба; тамъ что-нибудь словитъ — и живъ. Никакихъ обязанностей онъ за собой не признаетъ, просто забылъ о нихъ; никакихъ долговъ не платитъ и всегда доволенъ, мучась только тогда, когда «жрать нечего». Сдлавшись самъ пустымъ мшкомъ, онъ и всхъ остальныхъ людей длилъ на дв половины: на такихъ, отъ которыхъ можно чмъ-нибудь попользоваться, и на такихъ, съ которыхъ содрать нечего. Встрчаясь въ первый разъ съ человкомъ, онъ, прежде всего, соображалъ, дастъ тотъ ему что-нибудь, или не дастъ. Если видлъ, что не дастъ, то относился къ нему съ глубокимъ равнодушіемъ и нсколько даже презрительно, не желая пошевелить пальцемъ или губами для такого «жидомора», но если судьба натыкала его на человка подходящаго, въ смысл муки, тогда онъ сразу преображался, обнаруживая такую энергію и суетливую старательность, что трудно было и понять, откуда столько силы берется въ этомъ мужичк, обыкновенно апатичномъ и сонливомъ. Онъ длается неистовымъ въ работ, какъ въ послднемъ случа у попа, гд онъ копался въ сору по пятнадцати часовъ въ сутки, не уставая и требуя лишь краюшку хлба побольше. Живя постоянно этимъ пустымъ существованіемъ, свыкнувшись съ нимъ, видя позади и впереди себя то же самое пустое существованіе, подъ которымъ подразумвается лишь краюшка хлба, онъ постепенно бросилъ съемку земли, да и мірской надлъ обрабатываетъ съ грхомъ пополамъ. Стоило только посмотрть Савосю Быкова во время пашни; самый это злосчастный человкъ! Еще не вызжая въ поле, онъ уже разъяренно ругался, вопилъ, безумствовалъ, словно въ судорогахъ. Все у него валилось изъ рукъ и ничего не клеилось. Бранный ревъ его раздавался, какъ будто его рзали. Оказывалось вдругъ, неожиданно для него самого, что лошадь у него не кормлена; настоящей сбруи нтъ, соха валялась гд-нибудь на огород; какой нибудь кнутъ — и того въ наличности не было. Савося метался. Наконецъ, кое-какъ напичкавъ захудалую лошадь соломой, отыскавъ соху, перевязавъ мочалкой сбрую и взявъ, вмсто кнута, обрывокъ веревки или прутъ, выдернутый изъ плетня, Савося былъ готовъ. «Н-но! Господи благослови!» Вызжалъ со двора. Похалъ. Но вотъ выхалъ онъ въ поле, поставилъ соху, двинулъ лошадь веревкой и потащился… «Стой! песъ тебя съшь!» — оретъ онъ уже черезъ минуту. Оказалось, что подпруга у него расползлась, не лопнула, а именно расползлась. Съ этой минуты все у Савоси поползло. Реветъ онъ благимъ матомъ, лается. Надъ пашней стоитъ неумолкаемый вой. Все у него ползетъ врозъ; дуга, гужи, возжи, соха, — все это лзетъ, трещитъ, ломается. Лошадь, и безъ того съ ребрами наружу, теперь еле-еле переводитъ духъ, задерганная хозяиномъ. Савося на нее накидывается, срываетъ на ней свою злобу и муку. Онъ дергаетъ животное за возжи, лупить его по ребрамъ прутомъ и, разъярившись до изступленія, подступаетъ къ нему съ кулаками и жаритъ по морд. Наконецъ, истыкавъ землю, измученный, съ измученною лошадью съ разползшеюся сбруей, детъ домой, кидаетъ на двор и лошадь, и сбрую, и лзетъ на печь отдыхать отъ этого страшнаго дня, который онъ долго помнитъ. Но, съ другой стороны, Савося былъ обыкновенный мужичокъ… У каждаго читателя есть извстное представленіе мужичка, — не Пахома, не Якова Петрова, а просто мужичка, — и пусть онъ оглядитъ умственнымъ взоромъ это представленіе. Просто мужичокъ одвается въ худой полушубокъ, пропитанный Богъ знаетъ чмъ; лицо его вообще не мытое, руки похожи на осиновую кору; борода обыкновенно пестрая. Выраженія на лиц его обыкновенно нтъ никакого, если не считать испуга, постоянно рисующагося на немъ, словно онъ ожидаетъ съ минуты на минуту окрика или затрещины. Это относится и къ глазамъ, которые по большей части мутны и равнодушны; они таращатся только тогда, когда въ голову его стараются что-нибудь вколотить, а сама голова никому неизвстна по своему содержанію… Если Савостьянъ Быковъ и отличался чмъ отъ этого просто мужичка, то только тмъ, что описанныя сейчасъ примты были въ немъ нсколько усилены. Напримръ, онъ рдко чмъ-нибудь бывалъ взволнованъ и ко всему въ жизни питалъ полное равнодушіе, за исключеніемъ мшка съ мукой, котораго у него вообще не оказывалось.

И теперь также. Онъ обо всемъ забылъ. Чтобы не видть больше широко раскрытыхъ глазъ Шашки, онъ собрался выбраться изъ избы, для чего положилъ пустой мшокъ подъ мышку и вышелъ. Состояніе его головы въ эту минуту было вотъ какое. Шелъ онъ по рыхлому, проваливающемуся подъ ногами снгу и думалъ: «хлбца бы»… Это было его id'ee fixe. Затмъ онъ вспомнилъ объ управляющемъ, которому былъ кругомъ долженъ, и подумалъ: «а не дастъ»… Дальше Савося ни о чемъ больше не хотлъ и думать, и направилъ шаги въ имніе къ Тараканову, хотя и не надялся у него насыпать мшокъ.

Савося совсмъ не думалъ о томъ обстоятельств, что Таракановъ, запутавшій въ сть всхъ окрестныхъ мужиковъ, давно поймалъ и его; ему надо было раздобыться пропитаніемъ, и онъ шелъ. Но по дорог ему встртился попъ. Савося обомллъ. Онъ врилъ, что встрча эта не предвщаетъ ничего хорошаго. Однако, онъ подошелъ къ благословенію, положивъ шапку подъ мышку вмст съ мшкомъ. Батюшка благословилъ и сталъ укорятъ его въ небреженіи къ церкви и въ безбожіи, стыдилъ его за лность и обманъ, попрекалъ полтинникомъ, который Савося общалъ занести, но не занесъ. Это была правда, и Савося слова не могъ вымолвить. Причту онъ задолжалъ за разныя требы, но далъ клятвенное общаніе отдать долгъ. Недавно въ квашню Татьяны попали дв мыши, и батюшка также въ долгъ очистилъ отъ нихъ кадушку, думая, что Савося принесетъ весь долгъ вразъ, но Савося общаніе свое забылъ.

Батюшка долго стоялъ съ нимъ и попрекалъ.

— Христопродавецъ ты эдакій! — говорилъ онъ — забылъ совсмъ храмъ-то Божій. Когда ты принесешь мн полтинникъ? Ты подумай: вдь ты православный, а между прочимъ нерадніе твое къ нуждамъ духовнаго отца твоего дошло до непотребности. Іуда Искаріотъ, жалко, что-ли, теб?

Савося стоялъ потерянно, мигалъ глазами и не могъ слова вымолвить въ свое оправданіе. Онъ сознавалъ справедливость грознаго нападенія батюшки и молчалъ.

— Клятвопреступникъ! — сказалъ сурово батюшка, — зачмъ ты обманываешь?

— Ваше благословеніе! Я уплачу, за все уплачу, только бы мн передохнуть… Вся причина въ мшк, нту у меня муки, а то я все уплачу, — возразилъ Савося.

Батюшка покачалъ головой. Онъ соображалъ: поврить еще разъ Быкову или нтъ. Онъ поврилъ. Савося глубоко вздохнулъ, когда батюшка отпустилъ его, и онъ могъ продолжать свой путь. Шапку онъ надлъ на голову, а мшокъ оставилъ подъ мышкой. Но онъ былъ еще разъ не надолго задержанъ. Увидалъ его староста и закричалъ ему издали, чтобы онъ явился нынче въ волость, куда Баряновскій баринъ прислалъ требованіе — взыскать съ Савостьяна Быкова долгъ, описавъ часть его имущества. Савося, однако, отнесся къ словамъ старосты равнодушно, хотя не преминулъ издалека крикнуть, что «дай срокъ, онъ все уплатитъ». Про себя же проговорилъ;

«Ишь, жидоморы! Ладно!»

Впрочемъ, возмутился онъ только наружно, а внутренно давно забылъ, что его разрываютъ на части, и думалъ только о предстоящей просьб у Тараканова. Къ нему онъ и продолжалъ идти. Путь былъ не далекій, версты въ дв по растаявшему снгу; онъ скоро поплелся туда. Дойдя до конторы, гд можно было увидать «управителя», онъ остановился сперва у крыльца и заглянулъ внутрь сней. Никого не было. Недалеко рабочіе стучали топорами, но онъ боялся кого-нибудь спросить. Постоявъ около двери, онъ попятился, пощупалъ мшокъ подъ мышкой, обошелъ затмъ всю контору кругомъ, заглянулъ въ каждое ея окно: онъ боялся получить, вмсто хлба, «по шеямъ».

— По какому длу? — спросилъ «управитель», вдругъ замтивъ мужика, туловище котораго оставалось за дверью, а голова была выставлена впередъ.

— Насчетъ муки… подъ работу бы… я уплачу, — сказалъ Савося и осмлился цликомъ показаться управителю.

— Ты просишь подъ работу денегъ?

— Какъ угодно вашей милости… мучки бы, оно лучше… я и мшокъ захватилъ… три пуда въ немъ въ аккурат…

Савося при этихъ словахъ и мшокъ показалъ управителю, какъ неотъемлемую часть себя, посл чего сталъ выжидательно смотрть на Тараканова.