Вдругъ ему вспомнились Татьяна и Шашка. Онъ поглядлъ на краюшку, которая подходила въ концу, — еще нсколько времени, и онъ сжевалъ бы ее всю. Этотъ осмотръ образумилъ его и, должно быть, поразилъ его, въ связи съ воспоминаніемъ о Шашк, такъ сильно, что онъ тутъ же пересталъ сть и положилъ оставшійся кусокъ въ свой мшокъ.

Но оставшаяся часть краюшки была бы безполезна, еслибы не была отнесена домой, гд ей обрадуются. А какъ ее отнести? Савося задумался и долго смотрлъ въ выкопанную яму. Наконецъ, ему скучно стало, а, между тмъ, ршеніе сбжать съ работы созрло окончательно. Онъ стряхнулъ съ подола рубашки крохи, высыпалъ ихъ въ ротъ, перекрестился, показывая тмъ, что обдъ онъ кончилъ благополучно, и всталъ. Недалеко стоялъ десятникъ. Савося положилъ мшокъ подъ мышку и попросилъ у него отлучки. «Я сей секундъ», — сказалъ онъ десятнику. Тотъ отпустилъ, не подозрвая обмана со стороны такого робкаго мужичка.

Савося пошелъ на зады и оттуда далъ тягу. Черезъ полчаса онъ былъ уже дома и былъ радъ, что не пришелъ съ пустыми руками. Сама Татьяна, впрочемъ, не воспользовалась краюшкой; она всю ее отдала Шашк, которую въ первый разъ въ этотъ день приласкала; она гладила ее по голов все время, пока та ла. Забота о своихъ дтяхъ у Татьяны была въ эту минуту сильне желанія удовлетворить голодъ. Благодаря этой же забот, она и посмотрла въ пустой мшокъ.

— Нту? — спросила она у Савоси.

— Нту. Не даетъ. Знаю, говоритъ, я васъ… такой анаема! — задумчиво проговорилъ Савося.

Но это все, что было сказано относительно Тараканова; о томъ же, что онъ былъ пойманъ на работу по обязательствамъ и что онъ отъ вновь строющагося амбара утекъ обманнымъ способомъ, Савося даже не упоминалъ; безусловно нельзя сказать, чтобы онъ имлъ въ намреніи скрыть это обстоятельство, онъ просто забылъ о немъ, всецло поглощенный мучительнымъ соображеніемъ насчетъ того, куда ему посл этого толкнуться. Оставаться дома ему было очень скучно. Поэтому онъ посидлъ въ изб не долго и отправился, снова взявъ мшокъ подъ мышку.

Былъ у него въ смежной деревн еще одинъ человкъ, который вообще внушалъ ему страхъ, а теперь надежду. Это былъ богатый мужикъ, давно купившій Савосю (кто его не купилъ?) и каждое лто заставлявшій его работать на себ. Случалось иногда такъ, что Савося былъ разрываемъ на нсколько частей, понуждаемый съ одной стороны Таракановымъ, съ другой — Барабановскимъ бариномъ, съ третьей — богатымъ мужикомъ, тогда Савося предавался на волю Божію: кто успвалъ его раньше захватить, къ тому онъ и шелъ, но чаще всего успвалъ завладть имъ богатый мужикъ, а вс другіе оставались на нкоторое время обманутыми Савосей. Это происходило отъ того, что Таракановъ былъ силенъ по отношенію къ масс; онъ не обращалъ вниманія на потерю нсколькихъ рабочихъ, и не было разсчета у него гоняться за каждымъ рабочимъ; имніе его большое, и для работы въ немъ онъ ловилъ оптомъ, точно также какъ и грозилъ описаніемъ имущества оптомъ, вразъ всмъ окрестнымъ деревнямъ, вслдствіе чего Савос нердко удавалось обманывать его. Отъ богатаго же мужика ему не было никакой возможности увернуться, тотъ самъ былъ въ этихъ длахъ опытенъ, пройдя предварительно школу каторжнаго труда; поймавъ лтомъ Савосю, онъ такъ и сидлъ надъ нимъ, — сидлъ и клевалъ его въ продолженіе всего времени, пока длилась работа, и выматывалъ изъ него душу и долгъ.

Все это Савося теперь смутно чувствовалъ, его пугала лютость богатаго мужика, но боялся онъ не того, что тотъ заброситъ на него новое обязательство на приближающееся лто, а того, что онъ теперь его обидитъ: «хлба не дастъ, только надругается, анаема», и, пожалуй, задаромъ еще заставитъ работать. Савося не могъ отдать себ отчета, почему богатый мужикъ надругается надъ нимъ; онъ только смутно сознавалъ или, скоре, предчувствовалъ, что какія-то непреодолимыя, стихійныя силы владли имъ, гнули его къ земл или разрывали его на части; онъ едва успвалъ «передыхнутъ», но ему никогда не приходило на мысль, что съ этими силами могъ онъ бороться и что Таракановъ, богатый мужикъ, вс управители и хозяева были имъ же самимъ обращены въ фетишей, которыхъ онъ страшился, заклиналъ и приносилъ имъ жертвы въ вид каторжнаго труда.

На этотъ разъ судьба избавила его отъ новаго испытанія, освободивъ его на этотъ день отъ богатаго мужика, отъ Taраканова и отъ всхъ его хозяевъ. Этотъ день былъ счастливъ для него, и онъ никогда не забудетъ его… Шелъ онъ по рыхлому снгу, проваливавшемуся подъ его ногами, и вдругъ вспомнилъ Ваську и Ванюшку, которые отправились за кусочками по тому же направленію, по которому теперь онъ шелъ и самъ. Тогда ему стало скучно идти одному; онъ ршилъ, что идти къ богатому мужику не стоитъ, потому что «Васька и Ванюшка, Богъ дастъ, что ни на есть принесутъ» и прокормятъ въ этотъ день всхъ. Съ этимъ скорымъ ршеніемъ онъ повернулъ было назадъ, какъ вдругъ вдалек замтилъ Ваську и Ванюшку; подумалъ сначала, что онъ обознался, и пристально посмотрлъ въ даль снжной равнины, прикрывая глаза рукой отъ солнца, весенніе лучи котораго сверкали ослпительнымъ блескомъ. Но нтъ, это были дйствительно Васька и Ванюшка. Они стрлой летли къ нему, о чемъ-то крича ему еще издали — шубенки ихъ разввались по втру, шапки едва держались на головахъ.

— Тятька! сюды! Баринъ влопался! — кричали оба они вразъ и врозь, перебивая другъ друга, принялись объяснять ему дло, какое-то происшествіе въ «Собачьемъ вражк», но онъ долго ничего понять не могъ.

— Какой баринъ? — спросилъ, наконецъ, Савося.

— Чужой… влопался по ухи… халъ-халъ — бухъ! въ самый зажоръ влопался… И сидитъ. Бгемъ скоре!

— Куды?

— Въ «Собачій вражекъ». Тамъ онъ и есть. Въ самую ceредку попалъ… Ругается, веллъ кликать мужиковъ, чтобы вытянуть его… Я, говоритъ, за все заплачу… Бгемъ скоре!

Васька и Ванюшка выходили изъ себя, объясняя отцу о барин. Они говорили съ необыкновеннымъ жаромъ, перебивая другъ друга, и тащили за поды отца. Тотъ нершительно упирался.

— Чай, и самъ вылзетъ? — спросилъ онъ, нершительно смотря на Ваську и Ванюшку.

— Онъ-то? Да онъ только ругается. Влопался по ухи… Зови, говоритъ, заплачу.

Савося понялъ и больше не колебался. Вс трое быстро, бгомъ, направились въ «Собачій вражекъ» и тамъ скоро наткнулись на сцену, описанную жаркими устами Васьки и Ванюшки. Сани, дйствительно, застряли въ ложбин, набитой рыхлымъ снгомъ, подъ которымъ была уже вода, а пара лошадей чуть не по уши завязли и безпомощно барахтались въ снжномъ кисел. Кучеръ растерянно хлесталъ ихъ кнутомъ и безъ пользы ругался. Баринъ сидлъ въ саняхъ и оттуда кричалъ, подавая совты; безпомощность его также была полная. Завидвъ Савосю, онъ обратился къ нему и приказалъ ему дйствовать. Савося заметался, забгалъ и принялся ухать на лошадей. Но онъ скоро бросилъ лошадей и ползъ въ сани, утопая по поясъ въ мокромъ снгу. Добравшись до саней, онъ посадилъ барина на загорбокъ и понесъ его на берегъ. Утопалъ онъ нсколько разъ въ снг, но, въ конц-концовъ, вынесъ барина благополучно. Потомъ отряхнулся и снова принялся ухать на лошадей. Когда этотъ способъ не удался, онъ помогъ кучеру выбраться на чистое мсто и вдвоемъ они принялись распрягать лошадей, при этомъ обоимъ имъ пришлось нсколько разъ выкупаться въ снгу; они вымочились, иззябли. Однако, никогда Савося не работалъ съ такимъ жаромъ, самозабвеніемъ и такъ добросовстно.