— Оливер?

— Да?

— А я все равно прав! Религия — опиум для народа!

Тот, кто так немилосердно побил его, черный Али, — этот непримиримый праведник («Есть только один Бог — мой») — сложил руки поверх одеяла. Он тоже молится, естественно, нарочно одновременно с Рашидом.

Я прикинул, могу ли я запретить ему это. Но я этого не могу. Вот так они и молятся сразу оба. Надо сказать, что Али — довольно тихо.

— Боже наш, иже еси на небеси…

— Если б не милость Аллаха ко всем вам, не его милосердие, то никогда бы Он ни одному из вас не отпустил бы его грехов…

Его грехов.

Я прочел потом и второе письмо. На третье не хватило духу. Все три письма я сжег в лесу, а их пепел растоптал.

— … дай нам сегодня наш хлеб насущный и прости нам наши прегрешения…

Наши прегрешения.

Что за женщина Верена? Я задаю себе этот вопрос не потому, что она обманывает мужа. Я спрашиваю себя об этом потому, что она не уничтожает сразу же такие вот письма. Лео, видимо, их выкрал. Как такое вообще оказалось возможным? Может, Верена и в самом деле слегка тронутая? Я и сам такой. Но восемь писем…

Конечно, за несколько лет. Такое может случиться. Но она должна быть осторожней! Теперь я за ней стану приглядывать. Нельзя, чтобы на нее обрушилось несчастье.

— … но Аллах отпускает грехи, кому пожелает, потому что Аллах слышит и знает все. Пусть богатые среди вас не клянутся, что не могут ничего больше дать родственникам, бедным и тем, кто ушел в изгнание за веру. Пусть они лучше простят и…

Нет! Нет! Нет! Ни в коем случае ничего не рассказывать Верене! Она и без того уже паникует. Она сразу же порвет со мной. Порвет еще до того, как что-то началось. Придется найти для этого мерзавца пять тысяч, а письма и пленки надо будет сжечь и надеяться, что больше у него ничего не осталось. Да у него и не должно больше ничего быть. Ведь не до такой же степени свихнулась Верена! Странно, что я совсем не ревную ее к этим мужикам!

— … как и мы, прощаем должникам нашим. И не вводи нас в искушение, а избавь нас от напасти. Аминь.

Моих карманных денег на выплату процентов никак не хватит. Придется написать матери.

Рашид молится:

— … проявят великодушие. Разве вы не хотите, чтобы Аллах вас простил? Коли вы злы, ваше собственное тело, ваши собственные чувства в судный день будут свидетельствовать против вас и…

В этот момент в холле раздается удар электрического гонга. Это всегда сигнал того, что шеф из своего кабинета хочет что-то сказать по трансляции, которая связывает все виллы со школой.

Рашид перестает молиться. Али вскакивает в своей постели.

Лишь Ханзи продолжает спокойно лежать. Скучающим голосом он говорит:

— Открой дверь, Оливер. Чтобы не спускаться вниз. Мы отсюда послушаем, что там собирается нам сказать шеф.

Я открываю дверь. Распахивается много других дверей. Маленькие мальчики в пестрых пижамах с выражением любопытства на лице несутся в холл.

Ханзи оказался прав. Голос шефа звучит достаточно громко, так что мы спокойно можем слушать его, не выходя из комнаты.

— Я прошу всех учителей, воспитательниц и воспитателей немедленно собраться у меня. Мне надо кое-что с вами обсудить. Если кто-то из детей, маленьких или больших, попробует использовать отсутствие воспитателей, чтобы безобразничать или сбежать куда-нибудь, он будет завтра же исключен. — Голос у доктора Флориана хриплый, чувствуется, что он с трудом владеет собой. — А еще я прошу всех без исключения быть завтра утром ровно в 7.15 в зале столовой. Я хочу вам кое-что сказать. Доброй ночи.

Клик. И трансляция выключилась.

— По кроватям! Марш назад в кровати, мне надо уйти! — слышу я отчаянные крики господина Хертериха.

— Что стряслось? — спрашиваю я.

— Я могу потерпеть и до завтра, — говорит Ханзи, поворачиваясь к стене.

Придя в свою комнату, я задаю тот же вопрос.

— Что, собственно, могло случиться? — говорит Ной, читающий «Олимпию» Роберта Ноймана. — Вероятно, шеф собирается нам сообщить о том, что он вынужден повысить плату за обучение.

— Да, — говорит Вольфганг, — или что остатки кухонного персонала ушли работать к военным и мы отныне будем сами мыть свою посуду.

— Breakfast is always the time for news as this [93] , — говорит Ной.

Но оба они ошибаются.

На следующее утро — туманное и холодное — все ученики точно к 7.15 собираются в зале столовой. Две минуты спустя появляется шеф. Лицо у него желтое, под глазами темные круги. Видимо, он не спал. Сегодня он выглядит еще выше и худее обычного и еще сильнее сутулится. Он говорит очень тихо.

— Доброе утро, — здоровается доктор Флориан.

Триста детей хором отвечают ему.