Зиммель Йоханнес Марио
Шрифт:
Этот Лео… Мне еще придется вспомнить эти слова Верены о нем…
— Почему ты закрываешь глаза, Оливер?
— Потому что я иначе разревусь.
— Отчего?
— От того, что ты так красива.
Характерным для нее движением она откидывает голову назад. Ее волосы разлетаются.
— Оливер, а у меня плохая новость.
— Плохая новость?
— Мы съезжаем с виллы и уже завтра переезжаем во Франкфурт.
Когда-то я занимался боксом. Во время самой первой же тренировки мой партнер попал мне по печени. Меня унесли с ринга. Сейчас я чувствую себя так же, как тогда.
— Мой муж сказал мне об этом только сегодня утром. Я не представляю себе, чем вызвана такая срочность.
— Твой господин и повелитель…
— Я завишу от него, он меня кормит. И Эвелин. А ты мог бы нас прокормить?
— Я…
Проклятье, почему я не старше? Почему я вообще никто, почему я ничего не умею?
— Пока нет. Вот когда закончу школу…
— Бедняжка Оливер, — говорит она. — Не грусти. Я хитрая и ловкая. Я уже так много обманывала мужа. Отсюда до Франкфурта полчаса езды на машине. Мы живем на Мигель-Аллее. Дом 212. У тебя есть машина.
— Я… — Мне опять хочется разреветься.
— Слушай! Я подберу для нас кафе, найду маленький отельчик, пансионат. А отсюда ты будешь просто смываться. Ты говорил, что у вас есть такой странный воспитатель.
— Да, есть…
— Вот так мы и будем встречаться.
— Но ведь это только на час-другой, Верена, только на пару часов.
— Но разве это не лучше, чем вовсе ничего?
— Я хотел бы быть с тобой всегда, день и ночь.
— Днем тебе надо ходить в школу, малыш… Но мы все равно будем вместе… целые ночи… до рассвета… Чудесные ночи… Муж скоро опять уедет…
Внизу проходят люди, мы слышим их голоса и умолкаем — пока голоса не затихают.
— Черт! А тут, как назло…
— Что?
— Послезавтра мы едем на экскурсию! На целых три дня. Так что я не смогу пока приехать во Франкфурт. Я не увижу тебя целых шесть дней.
На ее лице появляется выражение крайней заинтересованности.
— Что за экскурсия?
Я объясняю ей.
6
Дело обстояло так. Сегодня утром у нас был очередной урок истории с тощим хромым доктором Фраем. Он сказал:
— Мне не хотелось бы, чтобы у кого-то из вас возникло подозрение, что я рассказываю небылицы про третий рейх, что я преувеличиваю. Поэтому пятнадцатого числа мы съездим в Дахау и осмотрим концентрационный лагерь, который там когда-то находился. Автобусом мы доедем до Мюнхена, там переночуем и на следующий день отправимся в Дахау. Это совсем рядом. Концлагери чаще всего располагались совсем близко от городов и деревень. Но их жители ничего об этом не знали. Что такое, дорогой Зюдхаус?
Первый ученик Фридрих Зюдхаус, папаша которого в прошлом нацист, а теперь прокурор, что-то вполголоса сказал. Теперь же он встает и громко говорит:
— Я считаю, что бывший концлагерь — неподходящий объект для экскурсии.
— Это не экскурсия, дорогой Зюдхаус.
— Господин доктор, прошу вас, не называйте меня постоянно дорогой Зюдхаус.
Голова первого ученика наливается кровью.
— Извините. Я не хотел вас обидеть. Сегодня ночью я прочел в «Валленштейне» [92] : «В битве при Штральзунде он потерял двадцать пять тысяч человек». После этого я не мог уснуть. Меня не покидала мысль: что это значит? Он потерял? Разве эти двадцать пять тысяч принадлежали ему? Двадцать пять тысяч человек — это двадцать пять тысяч жизней, двадцать пять тысяч судеб, надежд, страхов, любовей, ожиданий. Не господин Валленштайн потерял двадцать пять тысяч человек, а двадцать пять тысяч человек умерли, — говорит доктор Фрай, хромая взад-вперед по классу. — Они оставили своих жен, детей, невест, свои семьи! Двадцать пять тысяч — представьте себе только, сколько это! Сколько из них умерло не сразу, сколько из них испытало боль — сильную и долгую. Кроме мертвых, наверно, было еще и много покалеченных: с одной рукой, с одной ногой, с одним глазом. Этого вы не найдете ни в учебниках истории, ни у Шиллера. Об этом вообще нигде ничего не говорится. Нигде не говорится о том, как выглядел концлагерь Дахау и как он выглядит сегодня. Вам придется привыкнуть к тому, что у меня свой метод преподавания истории. Тот, кто не хочет, может не ехать. Пусть поднимает руку.
92
Историческая трилогия И.Ф. Шиллера.
Я оглядываю класс. Ной поднимает руку. Кроме него — больше никто. Даже Зюдхаус.
Тот сел на свое место. Видно, что его «разбирает псих», как любит выражаться Ханзи. Лицо его полыхает. От бешенства. Ясно, будь мой папаша старый нацист, у меня бы тоже лицо полыхало. Собственно, этот Зюдхаус должен вызывать скорее жалость. Ведь человек — продукт своего воспитания.
— Вы не хотите ехать с нами, Гольдмунд?
— Нет. Я попросил бы вас разрешить мне остаться здесь.
Доктор Фрай смотрит долгим взглядом на Ноя, родители которого погибли в газовых камерах Освенцима. Ной спокойно отвечает ему взглядом.
— Я понимаю вас, Гольдмунд, — произносит наконец доктор Фрай.
— Я знал, что вы меня поймете, господин доктор, — говорит Ной.
Доктор Фрай обращается к остальным:
— Итак, решено. Гольдмунд не едет. Мы выезжаем пятнадцатого в девять часов утра.
И тут Вольфганг начинает аплодировать — Вольфганг, сын военного преступника.
— Что с вами, Хартунг?
— Я нахожу, что вы великолепны, господин доктор.
— Я запрещаю всякого рода выражения симпатии, — говорит тот.