Зиммель Йоханнес Марио
Шрифт:
Stand still, Jordan! Stand still, Jordan! But I cannot stand still… [99]
But I have to stay still [100] .
Потому что пока все, что я имею от Верены, это ее голос, и то не каждый день, хотя я каждый день жду этого голоса, ее звонка, как умирающий от жажды — воды.
— Терпения… еще немного терпения… Он страшно следит за мной… Я не могу отлучиться из дома даже с ребенком… Сейчас он всего на час уехал в город… Я не могу больше говорить, не сердись, милый. До завтра. Я надеюсь, что до завтра.
99
Замри, Иордан, замри! Но я не могу замереть! (англ.).
100
И все же я должен замереть (англ.).
Надеюсь, что до завтра.
Может быть, у нее есть еще кто-нибудь?
Нет, тогда она вообще перестала бы звонить.
Или все-таки?
Пиши нашу историю и имей терпение, сказала она. Прошло всего две недели, а мне кажется, что целых два года. Но что я могу поделать? Я пишу и пишу нашу историю. Пишу от руки. Подредактировав текст, перепечатаю его потом на машинке. Я исписал уже довольно толстую стопку листов. Ее толщина такова, что впору испугаться и бросить эту затею.
Я уже несколько раз и собирался бросить, потому как мне вдруг начинало казаться, что все это чушь. А может быть, это и вправду чушь…
Еще я должен рассказать об истории, над которой улыбается (но не смеется) весь интернат.
Я уже написал, что у нас есть учитель английского, на уроках у которого мы читаем «Бурю» Шекспира. По ролям.
И еще я писал, что этот мужчина — само очарованье. Молод. Всегда модно одет. Всегда любезен и в то же время непререкаемо авторитетен.
Мы все любим его. И он любит нас — мальчиков немного больше, чем девочек. Но если понаблюдать за ним очень-очень внимательно, то можно заметить, что он словно перелицован, потому как он необычайно осторожный педик, который, конечно же, никогда и ничем не позволит себя запятнать в интернате. Для этого он слишком честолюбив.
Так вот что рассказал Ханзи (который всегда все знает).
Одним прекрасным утром, когда этот учитель английского — его зовут мистер Олдридж — заходит в четвертый класс, он видит на своем столе вазу великолепных цветов.
Кто ее поставил?
Никто не признается.
Мистер Олдридж улыбается, раскланивается на все стороны и, поскольку поставивший цветы так и не отыскивается, благодарит всех.
И снова все в восторге от его любезности.
В этом четвертом классе учится изящная, цвета кофе с молоком Чичита, которая устроила тогда макумбу для Гастона и Карлы. Ей пятнадцать лет.
После урока все выходят из класса. Остается одна Чичита.
Ханзи — этот вездесущий дьяволенок — подслушивает под дверью и все, что услышал, потом рассказывает, конечно же, не только мне, но и всем, кому не лень…
Мистер Олдридж собирает свои цветы и удивленно говорит:
— А ты что здесь делаешь, Чичита? Ведь сейчас перемена?
— Я кое-что должна вам сказать, мистер Олдридж…
(Конечно, все это говорится на английском, но Ханзи уже достаточно владеет им, чтобы все понять. И поскольку он еще подглядывает в замочную скважину, он потом будет иметь основание утверждать, что Чичиту «разбирал псих», «да еще как — скажу я вам — она была вся красная, от уха до уха!»)
— Я слушаю, Чичита!
— Цветы…
— Что — цветы?
— Они от меня, мистер Олдридж!
(«Большой псих, скажу я вам!»)
— От тебя? Но почему ты мне даришь цветы?
— Потому что… Нет, я не могу сказать!
— Но мне хотелось бы знать!
— Тогда отвернитесь, мистер Олдридж, пожалуйста. — Учитель английского поворачивается к маленькой бразилианке спиной, а она говорит еле слышно:
— Потому что… потому… потому что я вас люблю!
Сказав это, она стремительно несется к двери (Ханзи едва успевает отскочить в сторону), проносится по коридору и вылетает на улицу. (Все это по словам моего «брата».)
Когда эта история начинает курсировать по столовой во время обеда, Чичите уже не позавидуешь.
Она просто в отчаяньи.
Кто подслушал?
Кто все разболтал?
Она сидит, не притрагиваясь к еде, и глядит в пустоту. Надо сказать, что некоторые из этих педиков действительно невероятно обаятельны, so help me God! [101]
И знаете, что происходит дальше?
Вы помните, что учителя питаются вместе с нами, в том же зале и в то же время. Так вот, мистер Олдридж вдруг поднимается из-за стола, подходит к Чичите, поднимает рукой за подбородок ее заплаканное лицо и говорит с поклоном:
101
Как дай Бог каждому! (англ.).
— Последнее время ты так старалась и так хорошо училась, что я решил кое о чем спросить тебя.
— Вы… вы… хотите… спросить… меня… кое о чем… мистер Олдридж?
— Не доставишь ли ты мне удовольствия поужинать со мной сегодня вечером в семь часов в «А»?
(Конечно, все это заранее обсуждалось с шефом. Когда я бросаю быстрый взгляд в его сторону, он ухмыляется.)
Мистер Олдридж говорит так громко, что его должны были услышать все.
Наступает гробовая тишина.
Маленькая Чичита встает, вытирает слезы и делает книксен.