— Ты, наверно, в кино собаку съела, а я снимаюсь впервые. Жутко не хочется лажануться. Старик, то есть Умберто — отличный мужик… — Ал посмотрел на Дикси в упор. — Будешь помогать мне, а?

— Смеешься! Я сама никакая не актриса. Кьями подобрал меня почти на улице.

— Врешь, «Королева» — классный фильм. Правда, я сам не видел, но все болтают. А у меня только «Кэмэл», «Ринг» — это зубная паста и «Ронни» — это стиралки. Но реклама «Кэмэл» — моя «коронка», высшее достижение, «Оскар» за лучшую роль верблюда.

— А, я видела! Щиты с твоей физиономией на фоне песков и караванов. Здорово! — Дикси пригляделась к парню. — Только так ты еще лучше. Правда. У тебя очень выразительная мимика, ее лучше фиксировать в динамике. Кино — это твое дело.

— Не шутишь? — Он подозрительно прищурился. — С тех пор, как Старик выбрал меня, мне все кажется, что это розыгрыш. Руки чешутся набить морду. Только не знаю, кому.

— Ну не мне же. — Дикси потуже стянула резинкой на затылке волосы, от которых шея покрывалась испариной. — Я воспринимаю тебя очень серьезно. И даже рада — как бы я ни провалила роль, фильм наверняка удастся — ты и Умберто просто не можете не понравиться зрителям.

Лицо Ала стало серьезным и даже грустным. Он смотрел на Дикси, словно хорошо знал ее, но давно не видел. Совсем заспанная детка. Ресницы, как у куклы, а губы… губы… Он нежно коснулся пальцем губ Дикси.

— Крупинка кофе прилипла… А знаешь, — он наморщил лоб и почесал затылок, — знаешь, я думаю, нам лучше начать все сразу — работу, дружбу, любовь…

Прежде чем Дикси сообразила, что случилось, произошло нечто чрезвычайно важное — она получила самый волнующий поцелуй в своей жизни. Быстрый язык, мелькнув жалом змеи, едва проник в ее приоткрывшийся рот. Горячие сухие губы cловно сделали жадный глоток, отведав желанный напиток и сообщив: «Это я — тот самый, что подарит тебе блаженство».

Дикси откинула голову на спинку кресла и закрыла глаза, проверяя на вкус полученный дар. Хотелось понять, чем отличается прикосновение Ала от всех других известных ей. Но ощущение не поддавалось анализу и определялось одним словом: потрясающе!

— Потрясающе! Просто удивительно, что мы сидим где-то в непроходимых джунглях и будем сниматься у самого Кьями! — попыталась она скрыть свое смущение и строго посмотрела на парня. — А ты шустрый!

— Вспыхиваю как порох! Просто балдею от всего этого. — Ал провел ладонью по ее груди, обтянутой тонким трикотажем, чуть задержавшись на выделившихся вдруг сосках.

Дикси торопливо отпрянула.

— Все возвращаются! Убери руки!

До сих пор они находились в автобусе одни, не считая шофера, дремавшего за стеклянной перегородкой. Вита разливала кофе коллегам, разморенным жарой и сонливостью в зеленой тени дерева. Но вот прозвучала команда, и люди неохотно потянулись к автобусу, отбрасывая окурки и дожевывая бутерброды.

Дикси инстинктивно одернула майку и, внезапно покраснев, опустила глаза. Произошло нечто важное, сугубо интимное, то, что она считала невозможным демонстрировать окружающим: едва знакомый парень до головокружения волновал ее.

— Ну нет, малышка, мы не станем прятаться. — Ал обнял ее за плечи. — Я знаю, что ты свободна, это сразу чувствуется. Мне тоже бояться некого. И вообще, может, я уже репетирую? — Он снова прильнул к губам девушки, вдавливая ее затылок в бархатный подголовник. Внутри у Дикси что-то оборвалось — она полетела в звенящую, мерцающую искрами бездну, чувствуя, что никогда уже не будет прежней…

— Браво, детки, браво! — В проходе стоял Умберто, поправляя очки, cкользящие по блестящему от пота носу. Затем он промокнул лоб большим смятым носовым платком и неторопливо спрятал его в карман, ожидая, пока его герои разомкнут объятия. — Вижу, вас уже не надо знакомить. Начало хорошее. Кажется, дело у нас пойдет на лад…. — Умберто с улыбкой посмотрел на пылающую Дикси. — Ты запомнила, детка, как это было? Ну, как смотрел, прикасался, дышал? Ничего не упускай, все собирай в свою актерскую копилку. Знаешь, ведь эти вещи дорого стоят… — Он потрепал Ала по плечу. — И что это тебя все с зубной пастой или стиральным порошком снимали, ума не приложу…

Люди в автобусе перестали галдеть, прислушиваясь и пытаясь сообразить, что означали слова Старика — упрек или одобрение? Только Соломон Барсак, наблюдавший эту сцену печальными иудейскими глазами, понял, что Умберто несказанно рад. Безошибочное чутье мастера уловило то, что не могли увидеть другие, не наделенные сверхчувствительностью к прекрасному. Перед Умберто Кьями предстала не просто охваченная скоропалительной страстью беззастенчивая парочка. В потемневших глазах девушки, в бесстыдной жадности парня Старик увидел естественность чуда, то таинственное могущество бытия, о котором он думал только что, созерцая с холма буйство тропической природы. Умберто Кьями теперь знал, что ему опять повезло — судьба дала своему любимчику шанс пропеть на пороге семидесятилетия «лебединую песню».

«Разрази меня гром, если Старик провалит фильм», — решил Соломон Барсак, подводя итоги своим наблюдениям.

Уже в полдень Дикси целиком принадлежала Алану. Он вошел в душевую кабину совершенно обнаженный и, ни слова не говоря, прильнул к мокрой девушке. Ее спина прижалась к ребристому пластику, в низ живота, упорно ища вход, тыкалось нечто твердое и горячее, а сверху, разбиваясь о загорелые плечи парня, падали водяные струи. Захватив ладонями ягодицы девушки, Ал слегка приподнял ее, Дикси сцепила на шее парня руки и обвила ногами узкие бедра с яркой незагорелой полоской на бронзовой коже. Тонкие перегородки кабины вздрагивали от ритмичных ударов, шумела вода, ослепительно сияло стоящее прямо над головами огненное солнце… Стоны совокупляющихся оказались настолько громкими, что у жилых фургончиков насторожились распаковывающие багаж люди.