– Похоже, вот тот, кого мы с Гришей давно искали.

Он таки уговорил раненого Ыттыргына, расположив к себе шутками и весельем.

– Молодой воин Чельгак проводит тебя к стойбищу, – приподнявшись на локте, хрипло произнес Ыттыргын. – Но… – Он вдруг закашлялся, затем, отдышавшись, продолжил: – Дай слово, что поедешь туда один!

Олег Иваныч молча протянул раненому богатырю руку.

Они ехали молча – да и как было говорить? Чельгак не знал никаких языков, кроме родного, а старик Ирдыл остался со своими. Помимо меча и арбалета, Олег Иваныч прихватил с собой и аркебуз. Тяжелое ружье – пока не было разделения на мушкет и более легкий аркебуз, все назывались одинаково – лежало в задней части нарт. Там же позвякивали припасы. Ходко бежали олени по льду реки Берелех, ходко и плавно. Давно загорелись в небе желтые звезды, и серебристая луна заливала тундру своим дрожащим светом. Глядя на нее, затянул Чельгак грустную протяжную песню. Пелось в ней о юной красавице Еджеке с бровями чернее спинки соболя, убитой коварным врагом с растрепанной бородою. Никогда больше не сядет Еджеке в нарты, никогда больше не обнимет возлюбленного – никогда…

Гриша очнулся в чуме из оленьих шкур. Сколько времени прошло – он не знал, только смутно помнил, как везли его куда-то в оленьих санях-нартах да поили по пути каким-то едким дурно пахнущим варевом, от которого болела голова, ноги делались ватными, а в глазах двоилось. Только к утру, когда выстывал сложенный из камней очаг, на холоде переставало действовать варево, и Гришаня принимался ворочать мозгами, соображать – как выбраться отсюда. Похоже, он находился в каком-то самоедском племени к югу от Ново-Дымского острога – пока везли, северное сияние (сполохи) были сзади. Значит, сам острог – на севере. Туда и нужно бежать… Бежать? Нет, лучше ехать – по морозу-то долго не побегаешь, хоть и не очень холодная пока была зима – не холоднее, чем бывало иногда и в Новгороде. Действовать надо, действовать – не сидеть тут сиднем, неизвестно чего дожидаясь. Не нравился Грише хозяин чума – тощий, узкоглазый, с хищным крючковатым носом. Не иначе – местный колдун. Такой и в жертву принесет запросто в капище богомерзком! Совсем незачем того дожидаться. Гришаня покрутил руками – ага, никто их не связывал, понадеялись на варево – а варево-то вчера постарался Гриша не выпить все – половину выплюнул. Потому и соображал сегодня гораздо лучше, хотя башка, конечно, болела, зараза. Перво-наперво, оглядеться. Чум большой, теплый – светильники, очаг, оленьи рогатые черепа – ну, точно, колдун хозяин! Чертов язычник. Интересно, где его черти сейчас носят? Наверное, в капище? А остальные тоже, может быть, бесам своим молятся? Чего-то не слыхать их снаружи.

Гриша осторожно выбрался в чоттагын – знал уже, что так назывались местные сени – оттянул закрывающую вход шкуру, выглянул. Пусто! Луна на небе, звезды, а вокруг никого. Неужели – и в самом деле никого? Гриша, пошатываясь от свежего морозного воздуха, выбрался из чума. А не очень, кстати, и холодно. Тихо как…

И вдруг тишину северной ночи прорезал пронзительный дикий вопль! Он был бы похож на вой голодного волка, если бы волк умел выть с такой злобой. Гриша вздрогнул. И тут же раздался ритмичный звук бубна. Вернее, даже, не одного бубна, а нескольких.

Бум-бум… Бум-бум… бумм…

Словно завороженный колдовской шаманской музыкой, Григорий медленно пошел на звук бубна. Отойдя от чумов шагов на полста, он наконец заметил источник шума и воплей. Посреди зарослей кривоватой березы горел большой костер, вокруг которого сидели, ритмично ударяя в бубны, оленьи люди. А между ними и костром кривлялся, издавая вопли, тощий полуголый мужик с оленьими рогами на голове – хозяин Гришиного чума – и вправду – колдун. Он то приседал на пятки, тут же взмывая вверх, словно пущенная стрела, то совершал немыслимо длинные прыжки, а то принимался кататься по снегу, выкрикивая какие-то бессвязные слова.

Ну, это Гришане они казались бессвязными, но вовсе не собравшимся вокруг костра людям.

– О, морозные духи тундры! – извиваясь, кричал шаман Чеготтай. – Изгоните же с Индигирки-реки и губы Гусиной неведомых белых людей. Помогите славному воину Ыттыргыну убить их! Убить! Убить! Убить! – три раза повторил шаман, и три раза эхом откликнулись оленьи люди:

– Убить! Убить! Убить!

– О, великие духи тундры! – катаясь по снегу, завывал шаман. – Скоро, скоро напьетесь вы свежей крови! Скоро…

Чеготтай совершил очередной дикий прыжок и вдруг застыл, приложив ладонь ко лбу, словно высматривал что-то. Бубны притихли.

– Вижу! – закричал шаман. – Вижу их. Они летят по небу в небесных нартах. Страшны их оскаленные лица, это лица смерти. Падайте, люди тундры!

Сидящие вокруг костра в страхе попадали лицами в снег и обхватили головы руками.

– Жертву! – громко заверещал Чеготтай. – Духи требуют жертву. Они хотят пить ее кровь, есть ее мясо… Люди! Приведите же скорей пленника из моей яранги!

Он указал рукой в направлении стойбища, и сразу четверо охотников, пятясь и приседая от страха, отправились исполнять волю шамана. Впрочем, никакого пленника в яранге Чеготтая уже не было. Станет он их дожидаться, как же! Гришаня не долго любовался богомерзким шаманством. Плюнул, перекрестился да подался потихоньку обратно в стойбище. Выбрал, не торопясь, уже запряженные нарты – кто-то из охотников припозднился, убежал к костру и олешек своих не распряг. Влез Гришаня в нарты, тихонько тронул оленей длинным шестом… Вроде поехали. Куда только? Нет, вроде все правильно – на север, вниз по заснеженной ленте реки…

Наверное, он никогда не добрался бы до острога – управленье оленьей упряжкой тоже искусство – ежели б не столкнулся нос к носу со встречными нартами. Те выехали из-за поворота – быстро, бесшумно, напористо. Были бы автомобили – разбились бы неминуемо, а олени все ж таки существа живые – прянули в сторону. Гришаня вылетел из перевернутых нарт, полежал на снегу, приходя в себя. Когда пришел, поднялся на ноги, пошел куда-то, потирая ушибленную коленку…

– Далеко ль собрался, Гриша?

– Да отстаньте вы… Ой!