— Восемь метров шестьдесят сантиметров. Истинной мощности пласт! — восхищается Мика, закончив замер. Он начинает брать образцы.

— Ты, Мика, образцами не увлекайся, ведь за нами вслед идут партии Ушакова и Зимина, и они детально закартируют эту угленосную «свиту». А нам надо двигаться вперед.

Прошел уже месяц, как мы работаем, поднимаясь вверх по реке Зырянке, около почтовой тропы маршрута Черского. Каждый вечер пройденный за день путь мы наносим на нашу полевую карту. Постепенно река, как дерево ветками, обрастает гидросетью; горизонталями рельефа, номерами взятых шлиховых проб, образцов, замерами, точками выхода углей.

В нижних притоках мы с трудом продираемся по «бадаранам», лошади вязнут в горелых бугристых болотах, густо заросших сухим листвяком. У двух лошадей на животе и боках серьезные раны. Данилов лечит их на ходу.

— Тох-то, тох-то (стой, стой)! — истошно кричит кто-нибудь из нас, когда видит, что лошадь в связке Данилова застряла с вьюками между деревьями.

— Наказание, чистое наказание, однако, этот «бадаран», лошади все скоро покойники будут, — сокрушается Данилов, направляясь в русло ручья — лошадям по руслу идти лучше.

С каким удовлетворением, выбравшись из болотистой долины, мы шагаем по твердой звериной тропе. Правда, тут нам ежеминутно грозит опасность встретиться с самим хозяином тайги.

На одном из водоразделов щебенка имеет странную темно-бордовую окраску. Подходим поближе: под ногами шлакообразные спекшиеся куски породы ярко-красного и вишневого цвета.

— Вот это температурка была, порода как спеклась, — замечает Мика.

На сотни метров тянется по гребню водораздела эта ярко-красная полоса — место выхода на дневную поверхность пласта угля, захваченного в давние времена лесным пожаром. «Сколько зря сгорело здесь угля», — думаю я.

— Вот на устье этого маленького ключа мы всегда ночуем. Здесь хороший корм, — говорит Афанасий Иванович, останавливаясь около высоких тополей.

— Да здесь на всех тополях затесы и надписи!

— Каждый ночующий считает своей обязанностью увековечить себя на этих бедных тополях, — смеется Мика, читая надписи.

— Вот так номер! Смотрите, Иннокентий Иванович. Подлинный затес экспедиции Черского. Он здесь ночевал! Это же больше сорока лет назад!

Я внимательно рассматриваю почти заросший затес на большом тополе, сделанный синим карандашом… «Экспедиция Черского 189…» И внизу роспись начальника экспедиции.

— Да, похоже, что действительно расписался Черский.

— На обратном пути мы выпилим затес и привезем его на базу, — решает Мика.

Вечером за чаем у костра начинаются навеянные затесом Черского воспоминания.

— Старики рассказывали, — начинает Данилов, — у нас в крепости Черский с женой и сыном всю зиму прожил. Хороший был человек, душевный. Бедствовал сильно, провианта привезли с Оймякона мало. Далекий путь с Якутска. Большую плату взял за провоз провианта с них Кривошапкин, оймяконский кулак: сто рублей с вьюка — груженой лошади. А на сто рублей тогда можно было жирную лошадь купить, груженную пятью пудами масла. Вот какую цену бессовестный кулак взял, — горячился Афанасий Иванович. — Может, из-за этого человек голодал и заболел. Груз-то через Верхоянск для Черского так и не доставили… Так больного, говорят старики, его на карбас посадили. Письмо-завещание, рассказывают, он нашему священнику в крепости оставил на случай своей смерти. Чувствовал человек, что умрет, а дело свое не бросал. Святой был человек. Так и умер на карбасе. В устье Омолона жена его и похоронила. А Кривошапкин, говорили якуты, медаль от губернатора получил за постройку церкви в Оймяконе на деньги, которые у Черского награбил, — заканчивает свой рассказ Данилов.

Утром мы пробуем ключ, но» пока никаких результатов. Огорченный Александр торопливо нагребает гребком в лоток промытую гальку с косы. Его энтузиазм иссякает.

— Ты, Александр, неправильно берешь пробы, — говорю я ему.

Выбрав место под подмытым бортом на косе, заросшей травой и мелким тальником, я осторожно, вместе с корнями, широко захватываю гребком с поверхности косы породу, нагребаю ее в лоток. Помню, отец говорил мне в детстве, что трава, корни и мох на косе — это естественный трафарет для улавливания легкого косового золота.

Александр осторожно смывает поданный мною лоток.

— Ну, наконец-то я вижу первый значок золота. — с удовлетворением говорит Егоров, через лупу рассматривая дно лотка.

Видно, мы уже близко подошли к «верному золоту» Попова. Данилов говорит, что завтра в обед у ямы будем. Мы решили назвать этот ключ — Золотинка.

Теперь у нас разговоры только о пробе. Афанасий Иванович чувствует себя центром внимания и, удовлетворенно улыбаясь, уже десятый раз рассказывает, как они трудились с Поповым.

— Ты мне, Афанасий Иванович, скажи толком, много ли вы намыли?

Я замечаю, что рассказчик, желая доставить нам удовольствие, с каждым разом все увеличивает количество и величину намытых ими самородков. Александр, не замечая этого, каждый раз искренне удивляется.

— Вот это металл — «верное золото»!

— Ты, Александр, на приисках, что ли, родился? У тебя только и разговору о поисках металла, — спрашивает не без ехидства Мика.

— Какое на приисках — близ Чебоксар, в маленькой деревне родился, — простодушно отвечает Александр. — Один я у матери рос, после военной службы решил свет посмотреть, подзаработать и попал в Сибирь на старанье, вот с тех пор и хожу по тайге, все мечтаю найти богатое месторождение золота для народа.