— Он, он! — радостно кричит Мика.

…В третий кольцевой маршрут мы включаем несколько распадков и одно ущелье, из которого вырывается ледяной поток. После обработки распадков подходим к ущелью. Ущелье напоминает собой каньон.

— Вода, скалы, лед, камни! — ораторствует Мика. — Вы не заслуживаете внимания, уважаемое ущелье. Разве только воды в потоке попробовать? — И Мика: наклоняется над потоком. Вдруг он с восторженным криком плюхается в воду. Александр схватывает его за ноги и помогает выбраться. Захлебываясь, брызгая водой, Мика кричит:

— Там, там! Под водой, на дне! Да смотрите же, там!

Мы всматриваемся в прозрачную, словно хрустальную, глубину ручья. На дне — черные, свинцовые «щетки», пересеченные жилками кварца. А на черных «щетках» заманчиво мерцают самородки — тяжелые капли сверкающего металла.

Находка превзошла все наши ожидания. Мика и Александр шумят, как дети, и возятся в ручье, хотя оба промокли до нитки.

— Кто ищет, тот всегда найдет! Удивительное ущелье, — кричит Мика. — Мы назовем его «Ущельем неожиданности»…

Металл! Полноценный, весовой промышленный металл. Это хорошая награда за наши труды…

— Что-то я не верю твоим консервным баночкам. Вешаешь ты их, а толку… — И Мика пронзительно свистнул. Данила смущенно постукивает левой рукой по пустой банке, которую он вчера подвесил на дерево, а дерево затесал, чтобы заметить обратную дорогу к нашим лабазам. И вот мы снова у этого дерева.

— Ты что, сбился с дороги? — спрашиваю Данилу.

Данила мнется, но молчит.

— Ну, что же ты молчишь? Заплутался?

— Заплутался, однако!

— И здорово заплутался?

— Совсем!

— Не было печали! Ты же здесь вырос, — мрачнеет Александр, не желая принять во внимание, что Данила вырос за четыреста километров отсюда.

Данила уже несколько дней назад потерял ориентировку и не знает, где мы сейчас находимся. На каждой стоянке он затесывал лиственницы, вешал банки и тряпки, а все-таки сбился. Я не особенно удручен тем, что Данила потерял ориентировку. При наличии карт и горного компаса это не очень страшно. Но в то же время на нашу схематичную карту рассчитывать нельзя: ведь мы в районе неисследованных мест. Поэтому мы ходим по «белому пятну», как ходят суда в море, ежедневно откладывая на свою полевую карту пройденный курс маршрута. Это прекрасно помогает разбираться в местности. Привычка ежедневно заносить курс на карту выработалась у меня давно. Работая на «белых пятнах», я не блуждал в тайге и всегда знал, где нахожусь в данный момент.

Я достаю горный компас, карту и начинаю определять наши координаты. Данила следит за моими манипуляциями, как завороженный. Он никак не может понять, почему колеблется магнитная стрелка, почему она показывает только на север. Объясняю ему устройство компаса и как надо пользоваться полевой картой.

Данила долго поглаживает ладонью по стеклу компаса.

— Ну, понял?

— Немножко.

— Понимай, понимай. Это необходимо знать будущему геологу.

На лице Данилы появляется блаженное выражение: понял, чувствую — понял! И мне также становится хорошо от того, что молодой и не искушенный в науках якут так настойчив в своем стремлении к знаниям.

Мы продвигаемся вверх по реке Перевальной. Лес постепенно редеет и, наконец, исчезает совсем. Перед нами голая местность, покрытая белым оленьим мхом — ягелем. Ягель всюду: на камнях, в расщелинах, на возвышенностях. Мы — снова на плоскогорье Улахан-Чистай.

Ноги погружаются в мягкий, узорчатый ягель, идешь, словно по хрустящей тинистой зыби. «Белое пятно» на карте и в действительности — огромное белое пространство, а впереди все так же безмолвно и величественно вздымается хребет Черского.

Навстречу нам движется густой лес Из оленьих рогов. Несколько тысяч оленей — колхозное стадо — пасутся на Улахан-Чистае. Вокруг стада на оленях носятся пастухи. Они заметили нас и, обгоняя друг друга, мчатся навстречу. И снова, как в начале нашего пути, нам приходится выдержать целый поток вопросов:

— Кто такие?

— Откуда?

— Как попали сюда?

Наш приход превращается в событие. Один из подростков прыгает на оленя и скачет вдоль стада. Стадо шарахается в сторону; олени сталкиваются рогами, издавая сухой треск.

— Куда это он?

— Сообщить всем о вашем приходе, — отвечает маленький черноглазый эвен.

В сопровождении пастухов мы переправляемся к небольшому увалу. У его подножья три конусообразные эвенские урасы. Нас встречает стая собак. Каждая из них прыгает на трех лапах: передняя левая лапа у каждой крепко подвязана к шее. Это для того, чтобы собаки не убегали далеко от урас и не пугали оленей. Мохнатые добродушные псы ластятся к нам.

Из урасы выходит эвен.

— Вот как хорошо! Ой, как хорошо! А я думал, забыли совсем. — Эвен трясет мою руку, и лицо его полно такой открытой радости, словно он встретил своих лучших друзей. Я узнаю в эвене Ивана Слепцова, того самого, что был у нас два месяца назад на стоянке. Мы тогда забыли о приглашении навестить его в летнем жилище на Улахан-Чистае. Он же, оказывается, все время ожидал нас. Иван приглашает нашу компанию в свою урасу. Его ураса — легкое сооружение из длинных шестов, поставленных конусообразно и обтянутых ровдугой. Ровдуга — это выделанная оленья кожа. Она так плотна, что не промокает под любым дождем. Посредине урасы горит костер, над ним — большой котел и медный чайник. Вокруг костра разложены постели из оленьих шкур.