— Ты что-то спросить меня хотел, да?

— Ничего. Форточку открой. Дышать нечем.

Он сел на постели. Лицо его начало наливаться кирпичным румянцем, на виске задрожала синяя вена.

Туся, как всегда, торопливо засновала по комнате, что-то переставляя, спугивая пыль… Потом молча, боком выбралась в дверь.

За стеной включили магнитофон. Сначала послышалось что-то трескучее, громкое, потом полился медленный, вкрадчивый голос модного сочинителя песенок. Это значило, что проснулась дочь. Со злости, чтобы хоть что-то сделать, Аркадий Викторович бухнул кулаком в стену:

— Нинка! Сколько раз тебе говорить — не включай при мне своего кошкодава!

Музыка продолжала играть. Босой, в пижаме, он рванулся в другую комнату — вдребезги разнести проклятую коробку! И споткнулся о глаза дочери. Равнодушные, словно налитые голубой прохладной водицей. На сонных губах размазана помада.

— Ну чего ты пришел? Вот бестолковый, папка! Сто раз тебе повторяла: мне это нравится. Иди лучше маме помоги, а то на работу уйдешь без завтрака.

Аркадий Викторович тихо побрел из комнаты.

Здание проектного института, где работал Синяев, напоминало историю самого города. В первом, так сказать, черновом наброске родилось оно давно и назначение тогда имело скромное: обслуживать несложное строительство северного портового поселка. Сегодня вместе с растущим на месте поселка городом выросло и оно, но надстроенные этажи и новый фасад выпирали из прежнего каркаса здания, как руки и ноги подростка из старой одежды.

Глядя на это странное, но отнюдь не единственное в городе подобное сооружение, Аркадий Викторович тихо злорадствовал:

— Вот так и ваш новый жилой район вылезает из общего плана города, как из тесной кацавейки, милейший Александр Ильич!

Но сколько бы ни твердил Синяев эту успокоительную истину, на деле она вовсе его не успокаивала.

В проектной группе среди примелькавшихся калек нового района за чертежными досками работали «ремезовцы». То есть на деле-то они вовсе не составляли никакой определенной группы, эти молодые ребята. И с Ремезовым внешне никак не были связаны, но по духу… Да, они были единомышленниками, на архитектурном совете Аркадий Викторович почувствовал это ясно.

Когда Синяев заговорил о своем проекте, один из них, коротко остриженный, очкастый парень, ехидно улыбнулся:

— Непыльная работенка, ничего не скажешь! С севера и юга — сопки, посреди — овраг, а слева — вода. А вы типовые дома привязывать здесь хотите.

Аркадий Викторович не сразу даже вспомнил его фамилию. Туманов, кажется… Или Туганов? Но промолчать, конечно, не смог.

— Первые поселенцы тоже выбрали именно этот приморский склон, не забывайте!

— А что им оставалось делать? — сейчас же вмешался Ремезов. — Где сел, там и осел. Выбора не было — бездорожье.

Очкастый заулыбался еще ехиднее:

— У них не было выбора. Но мы-то почему цепляемся за вчерашний день? Послушать Аркадия Викторовича, так мы до того в нем глубоко «осели», что век не выбраться…

Ремезов кивнул ему дружески — поблагодарил за неожиданную поддержку. Каждому ясно: поняли друг друга.

Сейчас, зайдя в комнату, Синяев покосился на очкастого и его приятелей с опаской, но они то ли на самом деле не увидели его, то ли сделали вид, что заняты. Зато подчеркнуто дружелюбно обернулся к нему бледный чернобородый парень, работавший как бы на особицу, чуть в стороне от остальных.

— Ба… Это вы, Аркадий Викторович! Каким ветром к нам занесло? Здравствуйте.

— Здравствуйте, — сухо, официально кивнул головой Синяев». Человек этот ему не нравился, хотя почему именно, он и сам не знал.

Виталий Гольцев появился в их институте недавно. Никто толком не знал, где он работал до этого и почему приехал на Колыму. Институтские дамы не могли разузнать даже самого главного: женат он или холост? Почему-то преобладало мнение, что Виталий Гольцев — разведенец.

Он ничем не привлекал к себе внимания: невыгодного роста, с бледным лицом, состоящим словно бы из одних прямых линий, с темными редеющими волосами и модной бородкой. Таких сотни в любой толпе. Запоминался лишь его мгновенный острый взгляд. Но глаза он обычно прятал.

Аркадий Викторович тоже не знал о нем ничего, даже того, чьим, в сущности, сторонником является Гольцев: его или Ремезова? Но не однажды, поймав на себе его внимательный, как бы приценивающийся взгляд, старался поскорее выйти из комнаты.

На этот раз помогла случайность. В комнату заглянула секретарша с лиловой прической:

— Аркадий Викторович, вас к главному…

Солидно поклонившись, в основном спинам присутствующих, Синяев вышел из комнаты, благодаря судьбу за то, что она не втянула его в дальнейший разговор с Гольцевым. С него вполне хватало и неудачно начавшегося утра. А главного архитектора он знал давно. Разговор с ним не помешает.