Шрифт:
«А что это она там держит?» — подумала она, беря футляр в руки.
«Вряд ли она держит у всех на виду что-нибудь важное», — с сомнением произнес тот голосок… Но все-таки…
«А вдруг она специально это подстроила, чтобы выставить тебя дурой?» — предположил голосок.
Внутренний телефон начал надрываться опять.
«Если телефон звонит, значит, Толька еще здесь», — соображала Света, лихорадочно просматривая дискетные файлы.
Среди них были рассказики, которые Чернова сама показывала Свете, какие-то переводы, словом, бесполезная дребедень, которая вряд ли могла способствовать уничтожению этой эрудитки. Но нашла Света и кое-что занятное — какой-то английский текст с рисунками и чертежами.
«Не то ли это, что мне нужно?!» — затрепетала Света, посылая файл на печать.
Телефон начал надсаживаться в четвертый раз. Света выдернула дискету, не выходя из программы, просто отключила компьютер и сняла трубку. Толька действительно был в ярости.
— Да сколько же тебя, твою мать, дожидаться можно!
— Да иду, иду! Что же мне — в туалет сходить нельзя?!
— А до дому ты свое дерьмо донести не могла?! Спускайся быстро, а то уеду!
Света скоренько запечатала дверь и понеслась к лифту. В сумочке она уносила наспех запихнутые листки и оранжевую дискету, которая, как ей казалось, несла надежду на реванш и отмщение ее поруганной и растоптанной любви.
Дома, наспех сделав все дела и отправив детей и, мужа спать, Света заперлась в ванной и, пустив воду, стала читать объяснительную Черновой. Дела оказались еще хуже, чем это казалось Свете сначала.
Эта графоманка подробно описала, что Света — патологический лодырь и давным-давно не занимается языком, так как спихнула на ее плечи все, связанное с английским. Поэтому-де Света не может судить об ее, Черновой, профессиональном уровне. «Наша фирма говорит с зарубежными странами на моем английском, и коль скоро этот диалог успешно продолжается уже несколько лет, вряд ли есть основания предположить, что он плох».
«Ишь ты, как загнула!!» — вякнул голосок. Но Чернова не ограничилась и этим — она начала развивать мысль о том, что все эти Светины докладные — не что иное, как бурно развивающееся психическое помешательство, связанное с наступившим климаксом и гормонотерапией, прописанной ей в связи с целой кучей опасных заболеваний…
Света, сидя на краешке ванны, с ужасом читала подробный анализ своей наследственности с описанием кидающейся в грязный пруд тетки, страдающей клаустрофобией кузины и регулярно совершающего прогулы по причине жуткого перепития любимого братика…
Чернова, обращаясь к Пеструху, задала риторический вопрос: «Сколько раз человека можно стукнуть по голове, чтобы это не отразилось на его психическом здоровье?»… Что, если Пеструх спросит, что она имела в виду? Рассказать ему о том, что из-за мужниных побоев у нее три раза было сотрясение мозга? И по Светиной больной печени Чернова тоже прошлась, вопрошая, можно ли ожидать психической адекватности от человека, у которого практически не работает орган, отвечающий за нейтрализацию ядов. Все вспомнила, всю свою долбаную эрудицию употребила, чтобы выставить Свету ни на что не годной развалиной, да еще с серьезными отклонениями в психике…
Самое ужасное было припасено в конце. В качестве основного доказательства ее сумасшествия Чернова рассказала о том, как Света жаловалась ей, что Луценко украла из Светиного конверта с деньгами триста баксов. Конечно, Пеструх не поверит, что Анна Павловна воровка, и вся надежда была на то, что он просто не поверит и самой Черновой, что такая история была вообще.
«А почему бы ему и не поверить Нинке? Она непьющая», — пискнул голосок.
«Если Чебурашка не поверит тому, что я наговорила об Анне Павловне, то наверняка скажет об этом самой Луценко. А она-то вспомнит и скажет, что я действительно оставляла конверт в ее сейфе и что я пересчитывала деньги, когда забирала, и получится, что я оклеветала Анну Павловну… Так что лучше было бы, если б он поверил, что Анна Павловна все-таки эти деньги украла, и не стал бы ей об этом говорить, но он в это не поверит и все-таки спросит, и тогда Луценко…»
Мысли были вязкими, ворочались тяжело и неуклюже, лениво и пакостно хватали друг друга за хвосты, свивались в бесконечное кольцо, болезненно охватывавшее Светину голову.
Ванна была уже до краев наполнена водой.
«Вот если б сейчас мне в ванне стало плохо с сердцем и я б захлебнулась, даже ничего не почувствовав, — подумала Света. — Это было бы как раз то, что нужно».
А на закуску Чернова поведала о том, как Света, частично осознавая свою ущербность, уже пыталась лечиться у «психолога», и тот прописал ей кипяченую мочу. Написано это было таким гадким, иезуитским образом, что можно было подумать, что. Света эту мочу пила…
«А разве нет?» — заинтересованно осведомился голосок.
Нет, всем известно, что Света делала из мочи клизмы! А впрочем, какая теперь разница… Так опозорить ее перед директором, перед мужиком, в конце концов! Вдруг он это запомнит и станет Светой брезговать, думая, что у нее изо рта воняет экскрементами?
Света попыталась стряхнуть с себя горькое оцепенение и решить, что же делать дальше. Остановиться она не могла — надо же попробовать доконать эту предательницу, растоптавшую и оболгавшую самое святое, главное и чистое в жизни — любовь!