Раздался грохот. Разбитую дверь пинком снесли с пути, и кто-то опасливо шагнул в комнату, со щитом впереди и выставленной булавой. Ручей просто стоял и смотрел. Даже не поднял меч. Человек, хромая, ступил вперёд, и длинно присвистнул.

— Что было, парень? — спросил Поток.

— Не знаю. — Он и вправду не знал. На худой конец знал что, но не знал как. Не знал за что. — Я убил… — Он попытался указать наверх, но не смог поднять руку. Хватило сил лишь покачать ею над мёртвыми союзными парнями. — Я убил…

— Больно? — Поток надавил на пропитанную кровью рубаху, осматривая его в поисках раны.

— Не моя.

— Сделал четверых мудозвонов, ого? Где Терпила?

— Мёртв.

— Ладно. Так. Не думай про всё это, нельзя. По крайней мере, ты выбрался. — Поток одной рукой подхватил его за плечи и повёл на ярко освещённую улицу.

Снаружи ветер надувал холодом пропитанную кровью рубаху и пропитанные ссаньём штаны, вгоняя Ручья в тряску. Булыжники покрыты пылью и пеплом, щепками досок и обронённым оружием. Повсюду раскиданы мёртвые — обеих сторон сражения, с ними и раненые. Один союзный на земле беспомощно протягивал руку, пока двое трэлей дорубали его топорами. Дым всё ещё сносило по площади, но Ручью была видна новая схватка на мосту, тени людей и клинков во мгле, летели редкие стрелы.

Грузный, пожилой воитель в тёмной кольчуге и посечённом шлеме сидел на лошади впереди остального клина и сломанной палкой указывал на ту сторону площади, ревя во всю глотку, хриплым от дыма голосом. — От моста их! Гоните гадов! — У одного из его людей на шесте штандарт — белая лошадь на зелёном поле. Эмблема Долгорукого. Что, как догадался он, означало: пожилой воин — сам Долгорукий и есть.

Ручей только сейчас начал понимать, что к чему. Северяне провели собственную атаку, точно как сказал Поток, и подловили Союз, пока те вязли по домам и извилистым улочкам. Прогнали их обратно за реку. Кажется, он, может статься, сегодня и не умрёт, и от этой мысли захотелось плакать. Пожалуй, он бы и начал, если б глаза и так не слезились от дыма.

— Долгорукий!

Старый воин обернулся.

— Поток! Жив, паскуда!

— Пока не знаю, вождь. Подрались тут тяжко.

— Не то слово. Я секиру, нахрен, сломал! У союзных добрые шлемы, да? Ну, всё ж не настолько добрые. — Долгорукий швырнул расколотую рукоять через всю разгромленную площадь. — Ты прилично потрудился.

— Вот только потерял почти всех мальчишек, — промолвил Поток. — Один этот остался. — И он хлопнул Ручья по плечу. — Сам положил четверых ублюдков, вот так.

— Четверых? Как тебя звать, боец?

Ручей, оторопев, раскрыл рот на Долгорукого и его названных. Все смотрят на него. Сейчас надо выложить всё как было. Сказать правду. Но даже будь у него кости, а их не было, он был не в силах набрать дыхания, чтобы выговорить так много слов. Поэтому он сказал лишь:

— Ручей.

— Ручей и всё?

— Айе.

Долгоругий засмеялся.

— Думаю, таким как ты подобают имена чуток поболе этого. Мы назовём тебя… — Он оглядел Ручья с ног до головы, затем кивнул себе, словно подтверждая ответ. — Красный Ручей. — Он повернулся к своим названным. — Ну как вам, парни? Красный Ручей! — И те принялись барабанить рукоятями мечей по щитам, и боевыми рукавицами по груди, наводя сущий грохот.

— Видите? — воскликнул Долгорукий. — Вот такие бойцы нам нужны! Смотрите на этого парня! Подавайте-ка нам таких же как он! Побольше таких немытых поганцев! — Отовсюду смех, и возгласы, и одобрительные кивки. В основном в честь того, что Союз теснили с моста, но отчасти и в честь него, в честь его кровавого дня. Он всегда мечтал о почёте, и боевом отряде, а главное — об устрашающем имени. Теперь у него всего в избытке, и всё что надо было сделать — спрятаться в шкафу и убить одного из своих, а после принять заработанную награду.

— Красный Ручей. — Поток сиял — прямо гордый отец над первыми шагами ребёнка. — Ну что ты про всё это думаешь, малый?

Ручей уставился в землю.

— Не знаю.

— А! — Утроба невольно дёрнулся, отстраняясь от иглы, от этого нить лишь сильнее врезалась в щеку и стало ещё больнее. — Ах!

— Не раз бывает, — дудел Вирран, — что полезнее встретить свою свою боль с распростёртыми объятьями, чем пытаться её избежать. Неприятности умаляются, когда глядишь им в лицо.

— Тому, кто с иглой, легко говорить, — процедил сквозь зубы Утроба, когда кончик снова впился в щеку. Естественно, это не первые его швы, но странное дело, как быстро забывается на что похожа данная разновидность боли. Теперь-то уж он как следует её вспомнил. — Полезнее всего — поскорее закончить, угу?

— Я точно такого же мнения, но прискорбный факт в том, что убиватель я куда лучший, чем врачеватель. Это моя беда. Не, ну конечно я умею зашивать, и знаю как отличить воронью лапку от аломантера, и знаю, как наносить их на бинт, и смогу напеть пару чар…