— А ты сам как думаешь? — спросил Щербинин конюха.

— Мне что, я как прикажут. Коровник вон прошлым летом перенесли на другое место.

Они сходили на молочную ферму и убедились, что указания Хамхадыра послушно выполняются: рядом с коровником высился полутораметровый длинный прямоугольник навоза — прежнее место коровника. На ферме был бригадир и два скотника. Эти тоже сослались на председателя, все трое молодые, бригадир с образованием зоотехника. Щербинин был взбешен:

— Председатель, председатель! А вы куда смотрите? Вы не хозяева, что ли?

— Какие мы хозяева! — засмеялся скотник.

Щербинин плюнул и пошел через овраг на бугор, где стояла, как в Хлябях, под открытым небом колхозная техника. Хамхадыр чуял, что за нее попадет, когда говорил, что в Малых Оковах есть мастерские и гараж, а у него нет.

В сельсовете Щербинин потребовал решения сессий на последние годы и убедился, что председателя колхоза заслушивали лишь один раз, да и то формально, для галочки.

— Вот ваша культура, — сказал он безжалостно Градову-Моросинскому. — Вы представитель народной власти здесь, вы обязаны быть в курсе колхозных дел, а вы не знаете их, не можете объяснить причин этого безобразия.

— Простите, но общую причину я объяснить могу, — смущенно возразил тот, протирая носовым платком стекла пенсне. — Причина заключается в том, что колхозы не имеют самостоятельности, они делают то, что им прикажут сверху, председатель практически подчинен райкому, а не колхозному собранию.

Щербинин вздохнул. Перед ним сидел книжный человек, ушибленный общими вопросами, неглупый, но не способный к практической деятельности.

Возвратившись в правление колхоза, Щербинин дал разгон Хамхадыру, послал Курепчикова сфотографировать конюшню и навозное место старого коровника, потом отправились в Малые Оковы ночевать.

Здесь было спокойней. Малые Оковы — центр бывшей МТС, село расположено на равнине и лучше благоустроено, на колхозной ферме введена малая механизация — автопоилки, подвесные дороги, в свинарнике два слесаря монтировали самодельный транспортер для выброски навоза. И машины стояли на закрытом зимнем хранении, некоторые ремонтировались в мастерских, хорошо оборудованных, имеющих токарный цех и небольшую литейку.

Но работали колхозники с прохладцей, производительность труда была невысокой.

— Трудодни, — объяснил председатель колхоза Смирнов, когда они уединились в его просторном и богато обставленном (недавно здесь сидел директор МТС) кабинете. — Урожай от бога, а бог, он здесь редко милостив. Да и когда милостив, государству — плановые поставки, МТС — за технику. И не по урожайности платили, а с гектара мягкой пахоты. Дочиста сусеки выгребут.

— Где же выход?

— Закупочные цены надо выровнять, привести в соответствие с промышленной продукцией. Не просто повышать, а выровнять. — Смирнов сказал это как давно продуманное. — За каждую железку дерут, а хлеб вроде сам родится. И второе: самостоятельность нужна. Самостоятельность сеять то, что нам выгодно, что у нас растет.

С ним, таким спокойным, серьезным, знающим дело, можно было говорить начистоту. Щербинин не раз встречался со Смирновым на районных совещаниях, знал, что он по образованию агроном, председательствует в Малых Оковах бессменно восемнадцать лет, после возвращения с фронта, — случай редкий, почти единичный, — но Смирнов как-то держался в тени, не любил выступать, а если Баховей все-таки его вытягивал на трибуну, говорил о текущих делах слишком буднично, даже скучно.

— Как вы считаете, почему все же Балагуров с таким триумфом выступил на конференции, а не я, например?

Смирнов чуть заметно улыбнулся:

— Вы же были заодно с Балагуровым.

— Да, но мое выступление было встречено сдержанно.

— Сочувственно, — уточнил Смирнов. — Мы знали о вашей судьбе, но за год мы успели познакомиться и с вами. — Помолчал, пристально посмотрел на сидящего напротив Щербинина. — Вы слишком строги, товарищ Щербинин, слишком требовательны. Простые хозяйственные вопросы возводите На уровень политических. А нам организационную работу надо наладить, надо добиться, чтобы дело у нас в руках кипело. Ведь можем мы работать, можем! В войну мы были героическими людьми, мы шли на любые лишения, голодные, раздетые, разутые, нас не надо было агитировать, но то — война, с той поры прошло немало лет, сколько же можно!.. Балагуров не кричит, Балагуров приветствует перестройки, Балагуров ищет — может, с излишней легкостью, с шутками-прибаутками, но ведь и по ним мы истосковались. По простому человеческому слову, о простых житейских делах, о крестьянском нашем деле. Мы теряем крестьянина-земледельца, знатока и хозяина земли, он не отвечает за нее, она ничья.

— Колхозная, — обронил Щербинин устало.

Умелый и знающий практик Смирнов в сущности повторил слова Градова-Моросинского. Не бесспорные слова, но спорить не хотелось.

Щербинин попрощался и отправился в Дом колхозника. С председателем Совета встречаться

не было нужды: здесь хорошая средняя школа, клуб и Дом культуры, самая крупная сельская библиотека, жалоб от жителей в последние месяцы не поступало.

На следующий день побывали еще в трех колхозах: в Хомутери и в двух татарских — Каримове и Дямилькино.