— Гришенька! Какое хошь послушанье мне назначь! — воскликнула Алена, сползая с порожка и оказываясь перед Гришей на коленях. — На коленях до Троицы доползти! Бог твою молитву слышит! Гриша, мне страшно!.. Чего я только над собой не делала!..

— Мук адовых страшно? — уточнил Гриша. — Коли так — властью, мне от Бога данной, могу тебя от былых грехов разрешить, и не бойся.

— Да нет же! Ты не понимаешь, Гриша! Ох, не понять тебе, Гришенька… Да и как тебе понять?.. — Алена затосковала. — Ох, Гришенька, ну как же растолковать-то? Вот представь ты себе сундук большой. Отпираешь — а в нем ларец с ручкой. Отпираешь ларец — в нем укладка. Отпираешь укладку — в ней коробочка махонькая… Представил?

— Что ж тут диковинного?

— Это не диво, а вот где диво! — Алена загорячилась. — Отпираешь коробочку махонькую — а из нее укладка появляется! Укладку отпираешь — из нее ларец лезет! Ждешь, что из большого выйдет малое, ан нет — из малого большое выходит!

— Что же у тебя вышло?

— Сперва иголочка была тоненькая, и я на нее наговорила, так она и сгинула… — призналась Алена.

— Наговорила на иголочку? — Гриша насторожился — видать, слыхивал про такие штуки.

— Соперницу извести хотела… Сгубила я иголочку — откуда ни возьмись, яичко каменное. От яичка избавилась — птица прилетела…

— Утка?

— Утка?.. — переспросила Алена.

— Сказка это, Аленушка, про Кощееву смерть. Смерть — в иголке, иголка — в яйце, яйцо — в утке, утка — в волчьем брюхе… вспомнила?

— Да я ж тебе не сказки рассказывать пришла! Гришенька, ко мне и впрямь птица прилетела — Гаганой кличут! Черная вся, беспросветная…

— И волк пришел?

— То-то и оно, что пришел! Стоит волчище, скалится, куда от него податься? Дела требует! Они же все дела просили — и иголочка, и яичко, и птица Гагана! А дела-то просили — какого? Думаешь — доброго? И ведь давала я им дело! А за волком — кто? Гришенька, уж за волком-то — погибель моя придет!

— Погибель, стало быть? — уточнил Гриша. — И волк — он твою погибель приведет?

— Да, Гришенька, да! Я чую — он тут, рядышком, никто его не видит, а он меня караулит!

— Караулит, стало быть… — Гриша призадумался, качая головой.

— И злого дела просит!

— Пошли, свет, в храм Божий, — Гриша, убрав с колен Аленины руки, поднялся. Был он по-прежнему мал и тонок, как плохо выкормленный отрок, и бледен, и волосом небогат, хотя светлая бородка на сколько-то перстов и подросла. И, не оборачиваясь, пошел к церковному порогу. Алена, встав с колен, поспешила следом, да глянула на образ наддверный, вознесла руку для крестного знамения — так и застыла.

— Входи, Аленушка, — позвал Гриша, оборачиваясь, уже из притвора. — Что ты так-то — на пороге… Сюда твой волк за тобой не увяжется.

— Грешница я, Гриша, — не осмеливаясь войти, сказала Алена.

— Ну, и я грешник, — охотно признал себя за равного Гриша.

— Нет мне прощения…

— Это ты брось. Это — гордыня. Может, и в тебя бес вселился? — снова намекая на историю с Савелием, спросил юный батюшка. — Входи, лоб перекрести, расскажи, пожалуйся… тут тебя волки не тронут… а я послушаю…

— Только ты меня, Гришенька, и поймешь.

Алена, перекрестясь, вошла — и гром из-под купола не грянул. Она осторожно присела на лавке.

— Помнишь, как я того попа языка лишила?

— Как не помнить.

Гриша сел рядышком, повернулся к ней, подперся, приготовился слушать.

— Тогда я, помнишь, жаловалась — что вошла в меня сила окаянная. Вошла, Гришенька, только я с ней управиться тогда не умела, а она мной управляла. Пошла я на выучку… к ворожее, Гриша… к Степаниде Рязанке… она на Москве славилась… надо ж было как-то с силой совладать…

— А ты не оправдывайся, ты просто говори, нешто я тебя не пойму? Как перед Господом — не оправданий ищи, а грехи честно перечисляй, и сжалуется над тобой…

— Да, оправдываюсь я, — согласилась Алена. — Тошно мне, Гриша. Научилась я многому. Вон с Савелием сладила… А потом, Гриша… потом во мне злость проснулась — на тех, кто меня в материнской утробе проклял, кто не только мою — Дунюшкину жизнь загубил! Помнишь, как с тем Савелием было? Ведь я чуть было не отступилась, а ты крикнул — берегись, Алена, тебя ненавистью искушают!

— Не помню я что-то, чтобы в церкви кричал.

— Было, Гришенька, я запомнила… Не кори себя, ты не грех совершил, а, может, душу Савелию тем криком спас. Я тогда и не поняла сгоряча, сколь сильно это искушение. Гриша, я ведь силу свою на смертные дела тратила!..

Сползла Алена со скамьи, извернулась, снова припала к Гришиным коленям.

— Федьку первым истребила — кабы не он, жила б я в Успенской обители, что в Переяславском уезде, и горя не знала! Затерло Федьку между льдинами — а я ему кричала: «Бог наказал!» Потом Пелагейку-доносчицу, Гришенька! Как уходила — поглядела на нее и думаю — за то зло, какое от тебя Дунюшке было, получай! Потом…