Эти симпозиумы проводились формально на межинститутском уровне, но как и ранее, в них участвовали теоретики со всего Союза. Координатором со стороны NORD1TA был Ален Лютер, который уже назывался мною в ряду участников пер­вого советско-американского симпозиума. К этому времени он переехал в Копенгаген. Обычно Ален Лютер для приезда в Москву собирал интернациональную команду, в которую вхо­дили ученые из США, а также Франции и других европейских стран. Так что фактически советско-американский симпозиум продолжал свою жизнь.

Особенно запомнилась встреча, которую мы проводили в сентябре 1979 г. на озере Севан. В известной степени она ста­ла кульминацией в программе советско-американских симпо­зиумов. Симпозиум продолжался почти месяц. Мы жили в довольно комфортабельном доме отдыха, который нам помог получить Президент АН Армении Виктор Амазаспович Ам­барцумян.

Некоторые из американцев приезжали на более короткий срок, сменяя друг друга. Стояла удивительно теплая осень, можно было купаться в озере. Свежая рыба из Севана и фрук­ты не исчезали со стола.

Научные дискуссии не прекращались ни на минуту, но ощу­щалось известное напряжение. Западные ученые проводили «закрытые» заседания на пляже, чем напоминали советские делегации за границей. В это время вопрос о правах человека в СССР приобрел особую актуальность, и зарубежные ученые, чтобы не потерять лицо у себя в стране, обязаны были показать свое отношение к этой проблеме. Но вместе с тем они очень ценили научное сотрудничество с нами и поэтому старались своими действиями не навредить гостеприимным хозяевам. Насколько мне известно, все эти закрытые заседания не при­вели к каким-либо открытым выступлениям. Дело ограничи­лось лишь посещением в Москве семинара «отказников».

Из вышеописанных историй читатель мог уже заключить, что разрешения на поездки за рубеж-постоянно сопровожда­лись трудностями. К этому нужно добавить, что в случае отка­зов никогда никаких объяснений не давалось.

Получив отказ, я обычно долго мучился, пытаясь угадать его причины. В августе 1975 г. в Хельсинки проходила очеред­ная конференция по физике низких температур (это область физики, которой я посвятил, можно сказать, полжизни). Кон­ференция проходила сразу же после подписания знаменитого Хельсинкского соглашения. И советской стороной, которая, несомненно, стремилась показать серьезность своего отноше­ния к Хельсинкским соглашениям, была подготовлена неслы­ханно многочисленная делегация, включавшая ученых не только из АН, но и из других ведомств. В нее входило 50 человек, среди которых оказалось много людей, выезжавших впервые. Заметим, что Финляндия из всех западных стран считалась наиболее легкой для выезда, поскольку Советский Союз имел соглашение с Финляндией о выдаче «невозвращенцев».

Выезд должен был состояться в воскресенье. Как уже гово­рилось, разрешение обычно приходило в середине дня нака­нуне выезда. В этом же случае уже в середине недели стало известно, что поступило «решение инстанций» на всех, кроме двоих. Этими двумя были Алексей Абрикосов и я. С Абрико­совым было все ясно, поскольку он в 1969 г. совершил настоя­щее «грехопадение», женившись на француженке. После этого он долго состоял в почти «невыездных». Ему разрешались по­ездки только в социалистические страны. Пункт о «моральной устойчивости» был основным в характеристиках, выдаваемых в райкомах партии.

Ситуация же со мной оставалась загадкой, и ее можно было принять за сигнал, что в «инстанциях» против меня задумано что-то серьезное. Однако в пятницу в конце дня появилось долгожданное «решение», позволявшее и мне, и Абрикосову отправиться в Финляндию. Несмотря на happy end, эта исто­рия заставила меня потом долгое время мучиться в догадках, что «они» имеют против меня. Однако настоящий кризис слу­чился только в 1979 г. Эту историю я хотел бы рассказать бо­лее подробно.

В декабре этого года в Брюсселе должна была состояться очередная Сольвеевская конференция. Напомню, что эти кон­ференции начали проводиться с начала века на средства ученого-химика Сольвея, изобретателя метода производства соды. По традиции, они были немногочисленны, для участия в них приглашались лишь звезды физики и химии. Участниками первых встреч были А. Эйнштейн, М. Планк, X. Лоренц и дру­гие корифеи. До последнего времени уровень этих конферен­ций оставался очень высоким.

Один раз, в 1973 г., мне посчастливилось участвовать в Сольвеевской конференции. Она была посвящена астрофизи­ке. Как полагалось, по окончании ее все участники были пред­ставлены бельгийскому королю Бодуэну, во время нашей встре­чи проявившему заинтересованность теми космологическими проблемами, которыми занимался я, и мне показалось, что он внимательно слушал мои ответы. Тогда же я стал членом Сольвеевского комитета. Его возглавлял лауреат Нобелевской премии бельгийский физик Илья Пригожин, сын эмигрантов из России. Быть членом Сольвеевского комитета было очень престижно, и я дал согласие на это, не спросив позволения в Академии наук. А по правилам того времени на участие совет­ского ученого в международных организациях требовалось ре­шение «инстанций», аналогичное тому, которое давалось для выезда за границу. У меня в дальнейшем сложилось впечатле­ние, что этот «грех» тянулся хвостом за мной многие годы.

На следующую Сольвеевскую конференцию в 1976 г. я не поехал. То ли мне не рекомендовали эту поездку, то ли конфе­ренция не была своевременно «включена в план». Включение в план было еще одним барьером, часто позволявшим отсе­кать нежелательные поездки.

Готовясь к Сольвеевской конференции 1979 г., я своевре­менно позаботился о включении ее в план международных связей АН, а также подготовил предложения по составу деле­гации (расходы брала на себя приглашающая сторона). Пред­лагая состав делегаций, всегда необходимо было соблюдать известный баланс, чтобы не раздражать «инстанции». Так сло­жилось в мире, что среди физиков-теоретиков — большой про­цент «лиц еврейской национальности», как тогда было приня­то говорить. Да и у нас в институте их хватало, хотя этот фактор никогда никакой роли внутри институтской жизни, естествен­но, не играл.